Оскверненная - Гленда Ларк Страница 27

Я видел, как она борется. Флейм тяжело дышала, пытаясь сдержать дунмагию, отразить ее наступление. Флейм прошептала, словно надеялась, что так ее слов не услышит ее оскверненная часть:

– Руарт, ты должен меня убить. Видит Бог, я пыталась сделать это сама, но он мне не позволяет…

«Он мертв, Флейм. Он ничего больше не может тебе сделать!»

Флейм покачала головой с такой мучительной печалью, что это заставило меня умолкнуть. Тогда я понял, что есть еще чтото, чтото более ужасное, чем то, что было мне известно, и что мне предстоит научиться жить с этим новым знанием. На мгновение мне показалось, что я задохнусь от ужаса еще до того, как она сказала:

– Не Мортред. Теперь уже не он. Его сын. Руарт, ты должен убить меня. Я уже не надеялась, что ктонибудь мне поможет. Сделать это самой он мне не позволяет… Я пыталась, я много раз пыталась. Но ты можешь! Во имя любви, которую ты ко мне питаешь, ты должен меня убить.

Я ничего не понимал. Я сделал еще шаг к Флейм, но она поспешно отступила.

– Не смей! Иначе я не смогу сдерживать его. Если только ты меня коснешься… Проклятие, Руарт, ты должен положить этому конец! Если ты когданибудь любил меня хоть немножко, ты должен положить этому конец немедленно! Неужели ты можешь смотреть, как я превращаюсь в злую колдунью? – Даже тогда сквозь ее страдание прорывалась ненависть, которую ко мне питала Лиссал.

«Они все трудятся, чтобы спасти тебя, Флейм. Блейз, Тор, Гилфитер… ты не должна терять надежды».

В ответ она прошептала так тихо, что я едва расслышал ее слова за шумом ветра и волн и скрипом досок обшивки:

– Я не сумею выжить так долго… он с каждым днем становится все сильнее.

Я не задумался тогда о ее словах. Я так боялся, что снова ее потеряю, что Флейм, которую я знал, снова окажется во власти дунмагии… к тому же мне нужно было сказать ей то, ради чего я пришел.

«Послушай, я буду сопровождать тебя, когда ты высадишься на берег. Ты можешь быть уверена… твоя оскверненная часть может быть уверена, что с моей стороны тебе ничего не грозит. Взамен ты отпустишь Кайеда и его команду».

Я запинался: не мог помогать себе движениями хвоста, руки мои двигались неуклюже, а ноты, которые я высвистывал, так отличались от птичьих трелей, что даже для моих собственных ушей казались чужестранным языком. Я не был уверен, что Флейм понимает меня.

«Скажи ему, что проклятие дунмагии убьет их всех, если они расскажут о тебе, когда принуждение потеряет силу. Благодаря этому они будут молчать: моряки – народ суеверный».

– Руарт, прошу тебя…

И тут, ослабев и не выдержав напора дунмагии, Флейм исчезла – как будто ктото задул горящую у нее внутри лампу. Теперь на меня смотрела Лиссал, злая колдунья. Она задумалась, надув губы. Я видел, как она взвешивает: возможен ли такой обман и стоит ли к нему прибегать, принесет ли ей такая сделка выгоду.

– Хорошо, мы заключим соглашение, – наконец сказала она. – Мне нет дела до того, что с ними случится, если они не помешают моим планам. Что касается тебя… будет так замечательно смотреть, как ты мучаешься. Руарт. Головастик. Кто бы мог подумать? – Она рассмеялась и подошла ко мне. Ее пальцы скользнули по моему лицу в пародии на ласку возлюбленной. – Да, оставайся со мной, охраняй меня. Ты хоть представляешь себе, каким смешным выглядишь? Тощие ножки! Кожа, как рыбье брюхо! Как ты мог подумать, будто такая женщина, как я, полюбит подобного мужчину? – Ее насмешка была едкой и унизительной. Она пробудила все мои прежние страхи. – Жду не дождусь дня, когда в моей постели снова окажется настоящий мужчина, – добавила она. – Каково будет тебе в следующий раз? Будешь ли ты страдать от ревности, зная, что на его месте мог бы быть ты – но никогда не будешь?

Я чувствовал, как тает моя уверенность в себе, как съеживается мое самоуважение. Головастик. Тощие ножки. Нищий дастелец. А она – Дева Замка…

Я прогнал такие мысли. Это говорила дунмагия – иначе и быть не могло.

– Убирайся! – бросила Лиссал.

Я вышел из каюты, и вслед мне летел ее издевательский смех.

Я попытался уснуть, но не смог. Я поднялся, написал записку Кайеду на клочке пергамента, который я украл из каюты Лиссал, и вышел на палубу. Кайед тоже не мог уснуть, а потому вышел на корму и встал за штурвал. Я вручил ему записку. Он прочел ее при свете фонаря, висевшего над компасом. «Все решено, – гласили мои каракули. – Вы все уплывете, но будете молчать о ней под угрозой смерти».

Кайед посмотрел на меня, потом разжал руку. Ветер подхватил пергамент и унес за корму.

– Так ты доверяешь ей?

Я не ответил.

Я подошел к поручням на корме и оперся на них. Прямо подо мной находилась каюта Лиссал. За «Любезным» тянулся пенный след, освещенный фонарем на корме. Может быть, и она смотрела на него из своего створчатого окна…

Мне нужно было обдумать то, что сказала Флейм, но мой ум шарахался прочь. «Не Мортред. Его сын». Так ее подчинил себе сын Мортреда? В этом не было смысла. С того момента, как мы покинули Цирказе, и до самого прибытия на Ксолкас не было ни минуты, когда я не был бы рядом с Флейм. Если бы была предпринята еще одна попытка заразить ее дунмагией, я знал бы об этом. Если бы у Мортреда был сын и он попробовал приблизиться к Флейм, я увидел бы его.

Я заставил себя сосредоточиться. Я стал день за днем перебирать все, что случилось во время нашего путешествия, вспоминать всех людей, которых мы встречали, но мне ничего не приходило на ум. Мортред никого не называл своим сыном. Не было ни одного человека, который…

Однако сыном Мортреда мог быть не обязательно взрослый человек. Может быть, ребенок? Я стал думать о детях, встречавшихся на нашем пути. Дек? Нет, известно, кто был его отцом, и к тому же Дек обладает Взглядом. Тогда кто? И тут на меня обрушилось понимание. «О нет, Боже милосердный, только не это!»

Однако мысль никуда не делась, и я окаменел. Мое сердце перестало биться, моя жизнь прервалась – я обдумывал немыслимое.

Она могла предотвратить зачатие – все силвы могли.

Но Мортред был сильнее ее…

Да заберет Великая Бездна всех богов Райских островов! Как же мы были глупы… Как дьявольски высокомерны и самоуверенны…

Флейм носит в чреве дитя дунмага. Как он когдато сказал Блейз? «Мое наследие овладеет всем архипелагом». Вот это наследие и вынашивает Флейм, и ребенок отравляет ее изнутри. Оскверняет. И каждый новый день все усиливает скверну – ведь младенец растет.

Я упал на колени на палубу; ноги неожиданно отказались меня держать. Я съежился, прижался лицом к поручням и заплакал. Это было для меня совершенно ново: сначала я даже не понял, почему мои глаза затуманились, почему щеки стали мокрыми.

«Ох, Флейм, мне так жаль… Так ужасно, ужасно жаль…»