Попытка – не пытка - Елена Хотулева Страница 29

Оставив мою реплику без ответа, он продолжил:

– Я так понимаю, что это не единственный подарок. Да? А то, что это старинное кольцо, ты видишь? И ты, идиотка наивная, думаешь, что он его в комиссионке купил на свою зарплату секретаря ЦК ВКП(б)?

– Какая разница, где он его взял? – не выдержала я.

– Да ему в кабинет его принесли! – прорычал Натаныч. – Сразу после того, как конфисковали у какой-нибудь семьи интеллигентов. Его хозяйка, небось, уже расстрелянная в могиле лежит возле полигона «Коммунарка» или в лучшем случае дрова на Колыме рубит… А ты… Ты… Я давно заподозрил, что тебе этот режим не просто так по вкусу пришелся! Вот скажи-ка мне, за какие такие заслуги твоего прадеда на Новодевичьем кладбище похоронили?

– Он легкую промышленность развивал перед войной!

– Легкую? Промышленность? А до этого он кем был?

Сдуру я ляпнула ему правду:

– Сталин сказал, что он какой-то секретный отдел ГПУ возглавлял…

От этого известия Натаныч крякнул:

– Батюшки милые! С кем я связался! Секретный отдел ГПУ! Это же были расстрельные команды! Да! Гнилая же кровушка по твоим венам течет…

Услышав про расстрельные команды, я вдруг вспомнила о Натанычевых родителях:

– Ой! Слушай, чуть не забыла тебе сказать! Твоему отцу дали квартиру на Арбате и повысили по службе.

Мне показалось, что в этот момент у Натаныча внутри сработал какой-то переключатель. Он наконец-то замолчал, выпрямился, сложил перед собой руки и замер, глядя на меня, как на привидение.

– Ты понял, нет? – Я постучала пальцем ему по плечу. – По словам Сталина, твой отец занимается важными физическими исследованиями.

Натаныч вцепился руками себе в шевелюру:

– Боже ж мой! Боже ж мой! – запричитал он, закрыв глаза. – Это значит… Это значит… Мой папаша будет заниматься квантовой механикой… Может быть, даже переплюнет Дирака и Шредингера… Он переедет с моей матерью в квартиру на Арбат… А я… – Он снова ошарашенно посмотрел на меня. – А я не попаду в детдом и буду жить как нормальный человек? Да?

– Ну да, – развела я руками. – Получается, что так.

– А вот и нет… – Он встал и побрел к распахнутому окну. – Я буду жить здесь и проклинать этот паршивый детдом… Буду получать льготы за события семидесятилетней давности… Продолжу тешить свое тщеславие воспоминаниями о достижениях 1974 года… А все хорошее… А все хорошее, что тебе удалось для меня сделать, уйдет в параллельный мир…

– Но твоя программа! Она же работает! – воскликнула я, уже совершенно запутавшись в том, что он наизобретал.

Он сел на подоконник и обреченно сказал:

– Ты так ничего и не поняла. Программа работает. Да. Но мертвых нельзя поднять из могил. Как невозможно и стереть из мозга воспоминания. И если вдруг тебе все-таки удастся изменить этот мир, то процветание придет к нам в результате стечения многомерных обстоятельств…

– А как же война?

– Не изменится ничего! И война, и репрессии по-прежнему останутся частью нашей истории. Мы будем помнить оттепель, застой, перестройку, золотые девяностые… А твой кумир Сталин навсегда останется в истории кровавым диктатором, даже в том случае, если случится чудо и он оправдает твои надежды.

В этот момент в наш диалог встряла кукушка из часов, которая громогласно известила, что на дворе пять утра. Я в панике вскочила с дивана:

– Натаныч! Мне же пора на аэродром! Мама дорогая! Я сейчас опоздаю! Как хорошо, что я документы в машине оставила. Все, я побежала… А ты! Ты! Успокойся ты со своей жарой. Не такое переживали. И перестань меня костерить уже. Это, между прочим, просто не по-товарищески…

Я вылетела в коридор, а Натаныч прокричал мне вслед:

– Но ты в вечернем платье!

– Наплевать! – крикнула я из лифта и, спустившись вниз, прыгнула в машину, завела мотор и на всех парах помчалась в аэропорт.

Когда я вбежала в здание терминала, Глеб и Маша как раз получали багаж. Радостные и улыбающиеся, они вышли ко мне с чемоданами.

– Ой, как вы выглядите шикарно! – после приветствия сказала Маша. – Вы тоже отдыхать ездили?

– А правда, мам, – присоединился Глеб. – Ты в Москве была? Говорят, у вас тут дико жарко. А что за платье такое? Это ты для нас нарядилась?

– Да! – заулыбалась я. – И для вас, и чтобы в люди выйти. Не каждый же день я в аэропорт приезжаю. Все-таки какой-никакой, а праздник…

К шести утра мы отвезли Машу к родителям и поехали домой. Зайдя в квартиру, Глеб чуть в обморок не упал, а вместе с ним и я, так как поняла, что забыла замести следы преступления.

– Мама! Это что такое? Колумбарий? – спросил он, с ужасом разглядывая расставленные по всему дому букеты роз. – Откуда столько цветов?

Я обвела взглядом разноцветные охапки и поняла, что, оказывается, практически каждый раз возвращалась из 1937 года с букетом. Это впечатляло.

– Сын, – сказала я, понимая, что не смогу придумать ничего правдоподобного. – В меня влюбился диктатор Экваториальной Гвинеи Теодоро Обианг Нгема Мбасого. Он шлет мне розы, водит по театрам и обещает ради меня провести в своей стране внеочередные выборы.

– Понятно, – захохотал Глеб. – Тепловой удар!

Мы сели завтракать, и он часа два рассказывал мне о красотах неведомой безвизовой страны, название которой я почему-то никак не могла запомнить.

* * *

В девять утра я почувствовала, что у меня закрываются глаза. То ли я долго не спала из-за того, что ночью 2010 года перемещалась в разгар дня 1937-го. А может быть, я просто-напросто устала от ненормального образа жизни, который вела последние три недели. Разбираться я не стала, а, настежь открыв все окна, легла в кровать и забылась каким-то нервным поверхностным сном.

Примерно в полдень я очнулась от привидевшегося кошмара, в котором Гитлер награждал меня германским орденом первой степени за заслуги перед немецким народом. «Фрау Санарова, – торжественно говорил он, – вы сделали все для того, чтобы наша доблестная армия беспрепятственно вошла в Советский Союз и завоевала его в кратчайшие сроки!»

В ужасе я сбросила на пол подушки и села, запутавшись в простыне. «А ведь фюрер-то прав, – пришло мне в голову. – Если так дальше пойдет, то мы там в прошлом не только идеальное государство не построим, а войну продуем и будем иметь вместо Москвы курган с памятником Адольфу на верхушке».

От нахлынувших дум настроение у меня стало преотвратное. Кроме того, я поняла, что на улице благодаря стараниям Натаныча воцарилась действительно аномальная жара, от которой моя квартира превратилась в филиал крематория.

Я пошла на кухню и села пить кофе. Вскоре появился Глеб, видимо поставивший перед собой цель вывести меня на чистую воду.

– Да, мама, – сказал он и принялся заваривать чай. – Все-таки не идут у меня из головы эти розы. Ты бы их выкинула, что ли, все равно от духоты половина загнулась. Может, признаешься, кто тебе их дарит в таком количестве?