Невеста без места - Наталья Сапункова Страница 3

— Что, про проклятых князей не слышала? Из Карияра? — Чаяна отстранилась, ладонями вытерла слезы. — Да, тех самых. Вот туда меня и заберут. В проклятый род, Веля. Им никто невест не дает, вот добыли меня, силой да обманом. Отец отказать не может!

Веля затрясла головой, не в силах сразу в такое вникнуть.

— Так не старый и не урод, значит? Ой, а нянька говорила, что проклятые князья из Карияра с рогами все! — Она в сердцах стукнула себя по губам. — Да это вранье, поди!

— Вранье, — Чаяна не удержалась, улыбнулась, — тут четверо княжичей, и все без рогов. Они без шапок ходят, так что это видно. И не уроды вовсе.

— Четверо? А жених-то как тебе?

— Да не знаю я, в том-то и дело! Кто-то из четверых, который старший у них! Говорят, это я потом узнаю, в Карияре уже. У них-де обычай такой! Каково?! — Чаяна подняла упавшие бусы, неловко дернула, и вся нить янтарным градом осыпалась на пол.

Сестра ахнула, всплеснула руками, кинулась было подбирать, но вместо этого, упав на колени перед лежанкой, разразилась горькими рыданиями.

— Чаянка, ну ты чего? — кинулась к ней Велька, крепко обняла, стала гладить вздрагивающие плечи. — Раз не видно проклятье, может, оно и пустяковое какое? Или вовсе его не хочешь — не заметишь? Может, оно в том, что жених твой чихает на вечерней заре, как кузнец Ненеля, после того как его ягушка зачаровала? А? А ты убиваешься. Сама же говоришь, что все парни красивые, вот и ладно, чего лучше!

Не то чтобы она так думала. Для нее самой смотреть на четверых женихов и не знать, за кого из них придется замуж идти, причем подневольно, — да ну к кикиморам такую неизвестность!

Чаяна задышала спокойнее, вытерла зареванное лицо рукавом рубахи.

— Ох, дуреха ты, Велька, — сказала она, — им же в наказание проклятье досталось, и говорят, что оно страшное, а ты — чихать на заре! Нашла с чем сравнить. Оно от старшего к старшему передается, и три раза по семь поколений его нести будут. И мой первенец, значит, тоже. Злое проклятье, это точно известно! А какое, они скрывают, никто не знает, кроме самых близких. И невесты их не знают ничего, пока женами не станут!

— Злое, да неизвестно какое. Вот и нечего зазря тужить, еще и заране! — проворчала Велька, принявшись собирать в ладонь янтарные бусины. — Небось княгини у них, у кариярских князей, живут не тужат! — продолжала она горячо и уверенно. — Это если бы было такое проклятье, чтоб у их князя каждая жена первыми родами помирала, тогда да, есть о чем поплакать! И невест им не давать само собой! А так — чего? Пусть они там, князья кариярские, со своим проклятьем сами справляются! Жениться им это проклятье, видно, не мешает!

Следовало ведь сестру утешить, хоть перво-наперво. А там и видно будет. Конечно, не с каждым проклятым хорошо ужиться можно, бабка вот, волхва Аленья, такое рассказывала, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Да хотя бы про одного витязя княжеского роду, который от двенадцати лет каждую ночь в чудовище жуткое превращался, а как оженили его, все жену молодую покусать норовил. Днем-то ходил молодцем, а чуть солнце закатится, и превращался в чудовище, на большой замок железный его только запирать. А все потому, что его матушка-княгиня волхву одну могучую сильно разозлила.

Уж как-то так устроено в мире, что больше всего зла волшебного князьям достается, простым людям куда как реже. И бабка говорила, что это правильно. Кому много дано, с того много и спрашивается. И княжеские дочки, даром что в шелках-аксамитах ходят, а понадобится князю откупиться от зла какого для государства или мир скрепить — на это дочки и есть. У княжны не спрашивают, кто ей мил, идет за кого надобно, а если отмерит ей счастья Матушка Макошь, так то ее особая милость. И жертва богам если нужна, то и на это княжеская дочка сгодится лучше прочих, потому как цена ей дороже, чем любой другой девке. Велька, правда, что-то не припоминала, чтобы княжон на самом деле богам жертвовали, так, всерьез, не по-праздничному, а чтобы жизни лишить — видно, то совсем уж в стародавние времена случалось. Но бабка любила внучку попугать, про всякие страсти рассказывала частенько, когда долгими вечерами у огня поговорить садились. Однако отдала же она дочку свою Заринью, Велину матушку, князю в меньшицы, и вено [6] взяла, все чин-чином. А жить зато на княжий двор не пустила, и батюшка Велеслав Судиярыч с тем согласился…

Чаяна сестру слушала, задумчиво мотая на палец кончик косы.

— Ты так считаешь? — обронила она со вздохом. — Может, и впрямь. А не пойдешь ли на мое место? Все приданое отдала бы, все что захочешь.

— Разве меня звали? — со смешком уточнила Веля. — Сама знаешь, нас рядом поставь да вели выбирать — мне и твое приданое не поможет!

— Дуреха ты, — так же задумчиво покачала головой Чаяна, и улыбка на ее губах мелькнула горькая, — кто из нас станет выбирать, тому не я и не ты, а приданое мое и надобно! Ну и звание княжеское, а ты чем не княжна?

— Крови высокой, что ты от матушки получила, мне не перельешь вместе с твоим приданым, — заметила Веля. — А она женихам твоим тоже очень желательна. И меня здесь княжной не зовут, тебя только.

— Брось, — махнула рукой Чаяна, — не зовут, скажешь! Вот уеду я — поглядишь, единственной останешься, батюшка и женихов перебирать начнет, и будешь ты для всех желанней некуда. Это мне такая доля горемычная выпала, что родиться не успела, а уже в невесты к проклятым попала. Да-да, — закивала она, потому что Веля собралась уже удивиться и возразить, — тогда это и случилось. Не говорили нам, потому что батюшка все откупиться хотел от кариярцев, да те ни в какую. А вот ты, сестричка, на себя погляди-ка! — вдруг встрепенулась она, — что на тебе за отрепье? Хуже чернавки оделась, как будто тебе не во что! Хорошо, матушка с батюшкой не видят!

— Вот и ладно, — рассмеялась Веля, поднимаясь с колен и высыпая из ладони на сестрино одеяло янтарные бусины, — раз ты мой наряд заметила и ругаешься, значит, полегчало тебе, больше не грустишь, сестрица милая!

И тут как раз дверь тихонько открылась, и матушка-княгиня Дарица Стояновна шагнула в горенку. Она слышала часть разговора и не могла не признать, что падчерица говорила правильные вещи.

Княгиня поглядела на встрепенувшихся девушек, усмехнулась чему-то своему, вслух сказала другое:

— Хороши же вы обе. Одна в слезах и соплях, другая и впрямь чернавка чернавкой. Ладно-ладно, Велья, знаю, что тебе так и велено. А тебе, Чаяна, плакать полагается, с девичьей жизнью прощаться. Все, получается, правильно, все так и надо, дочки князя вериложского! — и даже не понять было, сердится ли княгиня-матушка.

Она пришла сюда посидеть со своей дочкой, приголубить, сказать, чтобы не тужила зря да спать ложилась. А уж она, мать, постарается, очень постарается, распутает эту кудель, насколько можно ее распутать.

Ох, не многое теперь могла княгиня, вот как не могла вовсе отказать нежеланным сватам. Если бы при ней все решалось, тогда все иначе было бы. Над дочками материнская власть всегда впереди отцовской, и всякий, кто богов чтит, не перечил бы. Но что муж сладил, ей уже не разлаживать. Теперь кариярцам отказать нельзя, но и соглашаться ведь не на все можно!