Люди сумрака - Кармаль Герцен Страница 33

Выпалила и рывком распахнула дверь. Не глядя кинула сумку на столик в прихожей и направилась на кухню. Вынула сотовый из кармана, хотела набрать дочь и обрадовать ее вестью о приезде отца, но дрожащие пальцы никак не хотели набирать нужные цифры, а дисплей расплывался…

Все эти воззвания о прощении… Кто бы знал, как я ненавидела их! Не Алу говорить о прощении — не ему, выросшему в хорошей семье, с добрыми, заботливыми родителями. От него не отказывалась мать, отец не запирал его в подвале…

Моя мать приезжает ко мне пару раз в год — только для того, чтобы одолжить денег. И, разумеется, никогда их не возвращает. К слову, я никогда ей не отказываю — просто возвращаю долг за все, что когда-то было куплено мне в детстве. Все по-честному, не так ли?

Всякий раз, замечая выражение моего лица после очередной ее просьбе о деньгах, мать не упускает случая упомянуть, что приютила меня — только подумать, одержимую Сатаной! — когда мне было пятнадцать. Что не выставила меня за дверь. Хотя наверняка все это время она считала, что вина за то, что произошло с отцом, полностью лежит на мне.

И в такой момент мне нестерпимо хочется ее ударить.

Потому что те несколько месяцев, в течение которых я жила у нее — той, что была моей матерью, — я едва не сошла с ума. Каждый день видеть страх в ее в глазах и плохо прикрытую ненависть… Каждую ночь слышать, как она запирает дверь спальни на все замки, боясь, что однажды я нагряну к ней… Знать, что в шкафчике она держит пистолет, который купила только тогда, когда была вынуждена взять меня к себе…

Ал стал моим спасением. Встречаться мы начали через пару месяцев после моего возвращения из подвала и Сумрачного города. Я забеременела, когда мне исполнилось шестнадцать, Алу — восемнадцать. Мы уже начали жить вместе — с согласия его родителей, которые приняли меня как родную. Представляю, с каким облегчением вздохнула моя мать.

Через несколько месяцев на свет появилась Лори — мой главный подарок судьбы. А уж судьба-то немало мне задолжала…

— Извини, Карми. Я не хотел… — Ал показался в дверях кухни.

— Нет, это ты меня извини.

Ал подошел ко мне, прижал к себе.

— Я просто забочусь о тебе.

— Я знаю, — улыбнулась я.

Повеселев, Ал спросил уже бодрее:

— Как на личном? — Он был неисправим.

— Ради бога, Ал! Никак, — отрезала я. Но почему в этот момент перед моими глазами встало холеное лицо Феликса?

Я все-таки набрала номер Лори. Дочь взвизгнула, когда узнала о приезде отца. Соскучилась.

К школе я подъехала вместе с Алом — правда, на разных машинах. Дальше наши пути разделились. Я обняла Лори и отдала ее в относительно надежные руки отца, и он незамедлительно направился устраивать дочери аттракцион невиданной щедрости. А я наконец направилась к Шейле Макинтайр.

Перед ее дверью застыла на мгновение. Медленно выдохнула, поражаясь тому, какой клубок чувств бушевал сейчас в душе. Я была вся наэлектризована, нервы натянуты как струна.

От ответа Шейлы зависело очень многое. Одно имя — точнее сказать, определение той, чьего имени я по-прежнему не знала — и я все пойму по ее лицу. Потому что другой такой быть не может.

Или я ошибаюсь, или весь Дейстер в большой беде.

Прошлое #1

Отец все-таки сделал это. Он перестал меня кормить. Он предпочел медленно убить ту, которая — как он считал, убивала его, насылая непрекращающуюся головную боль.

Наверное, это должно было меня шокировать — как это так, морить голодом собственную дочь! Но на самом деле, я давно уже знала: для отца я — не его дитя, а дитя Сатаны.

Всегда полупьяный, он потерял всякую связь с миром. Перестал выходить из дома, по ночам метался по постелям, стонал и проклинал меня.

А я… умирала. Остатки печенья, которые я ела по половинке в день — только чтобы растянуть подольше, уже давно кончились. В последний раз на завтрак мне достались лишь крошки, оставшиеся в хрустящей пачке, которые я вытряхнула на язык дрожащей рукой.

В Сумрачном городе мне не требовалась еда, но в мире живых мой желудок терзала боль — я впервые ощутила, что такое — муки голода. Чтобы забыться, уйти от этой боли, я почти все время проводила на Той Стороне.

Люди бояться смерти по нескольким причинам: не хотят уходить, пока не завершили то, о чем мечтали, не хотят расставаться с близкими и родными и боятся того, что ожидает их впереди. Что же до меня… я не успела прожить достаточно, чтобы обзавестись мечтами — пленницей собственного дома я стала в тринадцать лет. Из близких у меня был только Ал. И я точно знала, что меня ожидает после того, как остынет мое тело. Сумрачный мир примет меня в свои холодные объятия… но я и так не научилась чувствовать себя здесь как дома.

Я не должна была испытывать ни страха, ни сожалений, но… я не хотела уходить. Не хотела лишать себя последнего шанса стать свободной живой! Несправедливо — я успела пожить так мало! Я еще не готова была умереть.

В тот памятный и страшный день, когда моя жизнь и моя вера в людей раскололись на тысячи мелких осколков, я сказала Лили-Белле, что отправляюсь к Роберу. Это означало, что я пробуду там не меньше нескольких часов — наши разговоры всегда затягивались. Робер был мастером рассказывать увлекательные истории из жизни людей сумрака, а я была благодарной слушательницей.

Лили-Белла скривилась:

— И чем тебе так нравится проводить время с этим болтливым стариком?

Я оставила ее ворчание без ответа. Пожав худыми плечиками, подруга обронила:

— Я уж точно не пойду. У меня есть дела поважнее.

Я к этому уже привыкла, и настаивать не стала. Но придя к дому Робера, обнаружила, что он пуст. Расстроенная, я побродила по Сумрачному городу, но поняла, что никто не мог сейчас заменить мне Робера — никто не смог бы отвлечь меня от мыслей, что в мире живых мое тело сейчас медленно угасает.

И тогда я направилась к дому. Чтобы, возможно, в последний раз взглянуть на своего мучителя.

Я не застала его в гостиной, где он по обычаю проводил все свободное время в обнимку с пивом. Прошла в кухню и остолбенела. Ужас разлился по груди, больно колол острыми иголками.

Наверное, что-то человеческое все же осталось в моем отце. Или же это в нем взыграла не человечность, а слабоволие, но морить собственного ребенка голодом он передумал. У подъемника стоял поднос, заставленный тарелками с едой так плотно, что не осталось свободного места. Там были и моя любимая курица, и котлеты, и десерт — папочка решил попросить прощения за неделю, что он не давал мне еды.

А рядом с ним стояла… Лили-Белла. Он никак не мог видеть ее — потому что в его мире ее уже не существовало. Но непременно чувствовал, потому что держался рукой за сердце. Лицо стало мертвенно-бледным, глаза выпучились.