Выкупленная жизнь - Натали Лавру Страница 33

Перед Новым годом ко мне приехала мама, объявив, что специально взяла отпуск, чтобы застать рождение внука. Жить стало легче, больше не приходилось самой мыть пол, стирать и таскать тяжести. В последних числах уходящего года мы купили всё необходимое для малыша и собрали мне сумку в роддом. Чем ближе становилась дата родов, тем больше я боялась.

Сам Новый, 2011-й, год мы отмечали тоже вдвоём. Собственно, праздником это трудно было назвать: мама нарезала пару салатов, купила мандаринов, мы поужинали, встретили полночь за душевной беседой и легли спать. Вот и всё. Никаких чудес.

Третьего января вечером меня со схватками увезли в роддом. Я была в состоянии паники, это была самая сильная боль, которую мне доводилось испытать в жизни; мне казалось, что внутри меня всё разрывается и что я умру от внутреннего кровотечения. Роды были сложными, акушеры кричали и ругались на меня, что я плохо стараюсь.

Всё кончилось около полудня следующего дня, на какое-то время сознание покинуло меня.

Увидеть сына мне довелось уже, когда меня определили в палату. Сначала я не знала, как его держать, и можно ли к нему прикасаться. Руки дрожали. Сестра-акушерка сказала, что ребенок родился — просто богатырь: 4,6 килограмма, 61 сантиметр, абсолютно здоровый. Я смотрела на его личико и никак не могла осознать, что у меня теперь есть сын, Максим. На одного любимого мной человека стало больше.

Я отправила маме фотографию Максима, написала, какой у него вес и рост. Мама позвонила сразу же, плакала в трубку и поздравляла меня с рождением сына, от переизбытка эмоций расплакалась и я.

Немое очарование кончилось, когда наступила ночь. В палате лежали ещё две молодые мамы с новорождёнными, но хуже всех получалось успокаивать и кормить грудью у меня. Мой кричал чаще всех и громче всех, я никак не могла совладать с ним.

Три дня, проведённые в послеродовой палате, помню, как в тумане; кроме того, что почти не удавалось поспать, мне ещё нельзя было сидеть (либо стоять, либо лежать). Максим занимал абсолютно всё моё внимание, даже мама, дважды приходившая навестить меня, смогла получить внука в руки всего минут на пять, не больше. Все вокруг говорили, что я родила богатыря.

Я радовалась, что, кроме мамы, никто меня не навещал, однако в день выписки меня встречали мама и родители Дилана. Владимир Александрович буквально вырвал ребенка из моих рук, тот заголосил на весь двор, и только после нескольких безуспешных попыток успокоить Максима передали Лидии Николаевне, матери Дилана, и лишь затем вернули мне.

Сидеть в машине я тоже не могла, поэтому мне пришлось лечь набок на заднем сидении, положить голову маме на колени, а сына держать возле груди.

Я думала, что господа встречающие по приезде пойдут к себе домой, но они до вечера просидели у нас, поучали меня, как надо обращаться с ребёнком. При мысли, что они теперь постоянно будут так настырно лезть в нашу жизнь, у меня начинала кружиться голова. Радовало только то, что мама решила остаться ещё на пару дней.

Примерно десятого числа я ждала приезда Дилана. Так странно, после рождения сына я стала реже думать о муже, вспоминать о нём. Теперь мне надо было всё время суетиться, кипятить пустышки, бутылочки (так как молока у меня не хватало), стирать пеленки и пр.

Мне было страшно оставаться без мамы; пока она была рядом, я могла задать ей любой вопрос, рассчитывать на её помощь, мы даже спали в обнимку. Как справляться одной и как бороться с навязчивыми родственниками, я не представляла.

Неожиданно активизировалась мать Дилана; до рождения Максима я даже не могла вспомнить её голоса или, например, о чём она когда-либо говорила, но теперь я только и слышала от неё, что я то и это делаю неправильно. Да, не буду спорить, Седой и его жена накупили уйму вещей для внука, жила я почти полностью за их счёт, но и дорого платила за это своими нервными клетками.

Дилан приехал на день позже, чем я ждала его. В этот раз он не стал ни бриться, ни стричь отросшие волосы, видимо, потому что сейчас январь и холодно. А ещё он заметно похудел, если не истощал, всем своим видом напоминал больше зверя, чем человека. Зато когда ему впервые показали сына, на его лице отразились вполне человеческие эмоции, — те самые, что он всегда старался как можно лучше скрыть.

Нам ни минуты не дали провести наедине; пока Максим спал, мы вчетвером сидели на кухне (точнее, все сидели, кроме меня: я стояла возле подоконника), где Лидия Николаевна, вспоминая прошлое, повторяла, что родился второй Дилан, один в один. Я пока не могла бы сказать, что Максим вообще на кого-то похож, только если на других таких же новорожденных.

Дилан пробыл в этот раз меньше обычного, о себе ничего не говорил, только ел с небывалым аппетитом и слушал рассказы матери. Мне же всё трудней удавалось сдерживать свой негатив относительно неё, а также желание попросить её уйти. Однако день был испорчен в любом случае, а я, удивляясь сама себе, промолчала.

Дни полетели, мое тело потихоньку начало приходить в норму, ухаживать за сыном я старалась сама и, по-моему, у меня это вполне получалось. Спала я по-прежнему без снов, и даже готова была уснуть стоя, только бы выкроить лишнюю свободную минутку для отдыха.

Когда Максиму исполнилось три недели, я попросила свекровь посидеть с ним, пока я хожу в институт, чтобы пересдать экзамен. Мне было не по себе от мысли, что придётся оставить сына на два-три часа, тем более просьба была адресована Лидии Николаевне, с которой отношения у меня не сложились совсем.

В институте я первым делом зашла в деканат, описала свою проблему, спросила совета, как лучше поступить в данной ситуации. Мне рекомендовали взять академический отпуск на год, а потом спокойно доучиться. Я решила, что если сдам экзамен сегодня, то продолжу учиться, хоть это и чересчур тяжёлая ноша для меня.

Пересдать экзамен так и не удалось: преподавательница отказалась даже просто выслушать меня, удивилась, как я вообще посмела явиться к ней.

В итоге я всё же написала заявление на предоставление академического отпуска. Решиться было трудно, от обиды я даже пустила слезу. Ещё эта феминистического склада преподавательница снова публично унизила меня… Даже декан нашего факультета никак не смог повлиять на неё. Я дала себе слово, что в следующем учебном году вернусь в университет.

Домой я почти бежала, однако и там мне пришлось призвать на помощь все остатки самообладания: свекровь, Лидия Николаевна, пока Максим спал, начала полоскать мне мозги по поводу того, что я, якобы, издеваюсь над ребёнком. Дело оказалось в том, что у меня стало не хватать грудного молока, и я начала давать Максиму смесь. Это и не понравилось матери Дилана, она сочла, что я нарочно отказываюсь от грудного вскармливания. Мне было предъявлено ещё много разных мелочей: придирки к бутылочкам, подгузникам и детской одежде. Грубить и показывать свой характер я не могла: во что бы то ни стало, надо терпеть и забыть, что такое гордость.

Месяц пролетел, как марафон: я перестала осознавать, какой сейчас день недели и месяца, подавила собственное эго. Даже приезд Дилана в десятых числах февраля лишь на день оживил меня, но не сумел вытянуть из этого потока суеты. Ни желаний, ни личного времени у меня уже не существовало, всё моё внимание было направлено на сына. Временами, правда, случались порывы собраться и увезти Максима в Нижний Волчок, к маме и сестре. Но прежде чем уехать, нужно было спросить разрешения у тех ненавистных мне людей, от которых я зависела.