Железные Волки. Время секир - Александр Кудрявцев Страница 37

– Только потом я понял, что натворил… Искал тебя… по селам и лесам… так и не нашел… – Ратибор замолчал и поднял мокрые глаза. – Но ты вернулся.

– Отец…

– Мои глаза зорки, но люди говорят, что ты своим сердцем можешь видеть все, что творится в трех мирах. Теперь я могу спокойно умереть. Боги во второй раз подарили мне наследника. Я желал тебе смерти. Прости меня еще раз, – Ратибор выпрямился и обвел глазами зал. Посмотрел на воеводу и Ратмира, словно видя их в первый раз. Нахмурился, потом улыбнулся. – Сегодня объявлю пир!

– Отец, – повторил сын.

– Что за лохмотья на тебе? Эй, Хравн…

– Отец, я покинул альвов, чтобы научиться видеть людей. Если я останусь в твоем доме, то снова стану слепым. Не удерживая меня, – тихо, но твердо сказал Боян.

Князь замолчал и словно окаменел.

– У нас с тобой будет целый вечер. Завтра я уйду, – сказал Боян. Веснушчатое лицо было строгим. – Сегодня нужно помочь человеку, – его рука коснулась рукава Ратмира. – Ему надо добраться до Каменного острова, что у Искорости.

Ратибор с усилием перевел взгляд на Ратмира:

– Такой деревни больше нет.

– Как… – не выдержал Ратмир.

– Теперь она называется Проклятой деревней. А Каменный остров – Бесовым. Темные дела в селе творились, пока я своего наместника не отправил.

– Я должен быть там, – сказал Ратмир.

Взгляд Ратибора Стояновича потяжелел.

– Отец, – сказал Боян.

– Ладно, – князь обратился к Хравну. – Дашь ему лошадь и еды в дорогу.

Воевода склонил голову и посмотрел на Ратмира:

– Идем.

– Прощай, – Ратмир крепко пожал мальчишескую ладошку. – Я твой должник.

– Тогда закончи мою будущую историю как следует, – улыбнулся Боян. – Странствуй здоровым, здоровым вернись! Доброй дороги! [20]

* * *

Резвый мохноногий конек Бурка двигался быстро, да и править им почти не было нужды. «Езжай прямо и никуда не сворачивай, Бурка путь до Искорости сам знает», – напутствовал Хравн. Сказал еще, что разбойников на той тропе нет, охотников ездить в Проклятую деревню мало, а те, кто туда по надобности отправляются – закованные в сталь княжьи дружинники, таких грабить себе дороже.

Знал это Ратмир и все равно ежился, глядя по сторонам. Леса Гардарики были гуще, темнее, неприветливей, чем сосняки земли северян. Одни лишь огромные ели чего стоят: вон как разлапились, того и гляди в хмурое небо упрутся.

На вершинах молчаливые вороны чернеют. Пару раз сверху шишки в голову прилетели: то ли белка балуется, то ли древесные духи шалят. Черная куница дорогу неторопливо перешла, застыла, рассмотрела без страха путника. А тот слегка обмер – показалось, что у зверя глаза человечьи. Может, почудилось, а может, и нет. По дороге к проклятым всякое может быть.

Почему Искорость свое новое зловещее прозвище получила, воевода Ладоги так и не сказал. «Это, – сказал, – тебе лучше у местных поспрашивать». Любят они местными страшилками приезжих пугать – и на дорогах после этого спокойней, и бродяг в деревню меньше заходит!

Упомянул лишь Хравн, что связано все это с какими-то камнями, которые там то ли оживают, то ли убивают, а может, и то и другое, вместе взятое. Ратмир не очень-то понял, а расспрашивать угрюмого воеводу, цедившего слова, как воды в рот набравши, не хотелось.

Путник надеялся, что, когда покажется въезд в село, на душе посветлеет, но, увидев деревянные ворота под небольшой сторожевой башенкой, понял, что ошибся. Искорость начиналась с гигантского угрюмого креста, вытесанного из серого камня. Он возвышался чуть ли не вровень с остроконечной вытянутой крышей башни, с которой на него лениво смотрел сторож: круглоголовый парнишка, сидевший на самом краю и болтавший босыми ногами.

– Кто? – окликнул он, важно положив руку на короткую деревянную рукоять в ножнах на смуглой шее.

– Я Ратмир, сын Браги Сигурдсона. Еду от князя из Ладоги по особому поручению, – сказал Ратмир, как велел ему Ратибор Стоянович.

– Докажи, – паренек ловко спрыгнул с крыши и подошел к всаднику. – Раз от князя, то, это самое, знак должен быть.

Ратмир протянул ему берестяной свиток, запечатанный знаком князя – изображением семиликого Руевита [21]. Стражник, сурово выпятив нижнюю губу, посмотрел на печать, потом на Ратмира, затем снова на печать.

– Там написано проводить до гостевой усадьбы, – подсказал Ратмир, наблюдая за действиями охранника деревни. – Напоить и накормить.

– Понятно, это самое, – отозвался тот и смешно сдвинул светлые брови, от чего пришли в движение огромные оттопыренные уши на бритой голове, – волю князя, не сомневайся, исполним.

– Тебя-то как звать?

– Ероха… Ерофей, – степенно поправился паренек, возвращая Ратмиру свиток.

Он взял поводья и улыбнулся Бурке:

– Пошли, животная, пшенкой накормлю!

Взглянул на усмехнувшегося Ратмира, покраснел, откашлялся и снова напустил серьезность:

– Сам-то откуда будешь?

– Издалека.

– Зачем к нам пришел?

– По делу.

– По какому?

– Княжескому, – помолчав, ответил Ратмир. А про себя пожал плечами: он и сам не знал, зачем его сюда Короли Ночи отправили.

– И что за дело такое? – вслух принялся рассуждать провожатый. – Вроде посадник, это самое, справляется. И нечисть из камней вывел, и поганых с Бесова острова, это самое… разогнал.

Копыта Бурки застучали по деревянному настилу. Ратмир с любопытством оглядывался на низкие избы по краям крытой мостовой. Деревня, видно, была когда-то зажиточная, но лучшие ее времена прошли: настил главной улицы местами подгнил, а новых досок так и не положили, бурую от времени солому крыш домов давно никто не менял.

Зато над каждой дверью избы были вырезаны одинаковые кресты – такие же кресты были высечены на камнях, стоявших по сторонам порогов. И еще тихо было, словно перед грозой. Будто в деревне жили не люди, а тени.

Пустыми стояли огороды за частоколами, не было звонко на улицах от играющих ребятишек, не было видно и взрослых.

– Где ж все? – спросил провожатого Ратмир. – Деревня как вымерла.

– Каются, – ответил Ероха. – Сегодня, это самое, день покаяния. Вот и каются. В церкви. Вон, видишь? А я на службе, мне сегодня не надо, – с достоинством уточнил он.

Он показал на возвышавшийся посреди села высокий дом из крепкого сруба. Его крыша круглилась, будто надутый парус, из центра которого торчала массивная мачта.