Ведьмин Лог - Мария Вересень Страница 39

Улан только крякнул от его простодушия. А кошка завозилась за пазухой, высунулась и стала внимательно озираться, водя усатой мордой из стороны в сторону, словно выслеживала в траве мышь.

– Чуешь что? – спросил Илиодор.

Странное животное посмотрело на него, прищурив один зеленый глаз, а Митруха внес предложение:

– Может, она писать хочет? Ты ее опусти на травку, чай не сбежит ночью, – и добавил почему-то с нажимом, глядя кошке в глаза: – Чай, не дура.

Кошка фыркнула и пошла по траве, высоко поднимая лапы, причем сразу и целенаправленно в самую темень.

– Так о чем это я? А! – Митруха присел на корягу, которая, хлюпнув, сразу ушла до половины в обманчивую болотную землю. – Год прошел, другой, третий. Вот и сроку конец. День последний миновал. Баська плачет, в окошко смотрит; отец радуется, спать лег, дурачина. Вдруг, за час до полуночи, бубенцы, кони идут наметом, за возничего пропавший нищеброд. Одет богато, смеется, коней горячит. Подлетел к самому окну, хвать Баську – и в сани! В губы целует и говорит, мол, выполнил я тяти твоего условие, богат я нынче безмерно и хоромы у меня каменные! Дурочка радуется, не замечает, что у жениха губы как лед, что кони следов не оставляют, что в доме никто не проснулся. Поедешь ли со мной? А она кивает, радуется девка, что с нее возьмешь. Глазом моргнуть не успела, как дом родной пропал, а вокруг места страшные, незнакомые. Вот как к склепу он ее подвел, тут-то она все и поняла. Уж неведомо, где и как он себе богатство добыл, но ничего из добытого дружки его себе не взяли. Выстроили ему каменную хоромину и со всем золотом его в ней и похоронили. Вот сколько всего у меня, говорит женишок и в спинку к могилке подталкивает. Баська в ямину лезть не хочет, как же, говорит, я вперед тебя? Ну, жених чиниться не стал – первым прыгнул, руки протягивает, а она деру. Закричал он дико и страшно, болото под ней разошлось, Баська и утопла.

Илиодор хмыкнул, дивясь тому, как Митруха умеет нагнать жути простыми словами, а кошка будто этого хмыканья и ждала. Взвыла из темноты так, словно ее заживо жрать начали. Илиодор вскочил, замахиваясь лопатой, но, увидев во тьме что-то еще более жуткое, черное и раскоряченное, почувствовал, как ноги к земле примерзают. Глаза чудища сверкнули на миг бешеным огнем, кошка утробно взрычала, будто собиралась вступить в единоборство, и тут же замолчала, словно ей захлопнули рот. Не чувствуя себя, Илиодор кинулся вперед, замахиваясь лопатой, нарождающийся месяц зловеще отразился в заточенной кромке. В следующий миг его пнули в грудь, и он вылетел на полянку.

Митруха вскочил со своей коряги и истерично завопил фальцетом:

– Тикаем!!!

И все рванули кто куда. И только Илиодор с упорством барана бросился вслед чудищу, вопя:

– Отдай кошку! – и наяривая его по спине череном.

Так любовно холимая и аж за два кладня купленная лопата попросту слетела с деревяшки и булькнула в воду бесследно. Кто ж знал, что ее гвоздями прибивать надо!

Илиодор еще два раза получил от чудища по голове, упал, вскочил, крутнулся, чувствуя, как земля плавно покачивается вокруг него, и понял, что мало того что не видит ни зги, дак еще и понятия не имеет, как выбираться.

– Вот, ничего себе сходил за кладом! – рассмеялся он истерично и сел последними приличными штанами в жижу.

Я выла и билась, как баньши, чуящая беду, пока не догадалась перекинуться человеком. Кинулась вперед, выставив пальцы, и тут же замерла с оханьем. В спину стрельнуло так, что я на миг испугалась, что останусь на этом болоте этакой корягой. Но нет, отошло. Ночная болотная тьма ухала и хохотала. Мои чуткие уши улавливали и самодовольный грудной смех Маргоши, и подлое подхихикивание Ланки, и разномастные смешки еще десятка ведьм из числа тех, которые, благодаря нам, ушли от узаконенной расправы в Малгороде. И только Митяй ужимался, стараясь сделаться меньше себя, баюкая ладонью оцарапанное ухо.

– Ох и горазда же ты глотку драть! – выступила из темноты наша Марта.

Я, забыв про все на свете, кинулась ей на шею.

– Бабуля!

– Кому бабуля, а кому и госпожа магистерша, – с фальшивой строгостью похлопала меня по попе бабушка и, чуя, что сейчас начнет улыбаться так же по-дурацки, как и я, отстранила, сетуя: – Ну вот, всю кофту обслюнявила! А это что такое склизкое? Сопли, что ли?

– Бабуля, мы тебя потеряли!

– Я и вижу, – хмыкнула она, – оставила вас на два дня, так теперь год расхлебывать будем, чего вы здесь наворочали.

– Да? – обиженно хлюпнула я носом, чувствуя, как глаза против воли становятся мокрыми. – А зачем ты сказала, что если с тобою чего, то что мы все…

– Потому что сколопендра она бездушная и решила вас экстремально к самостоятельности приучать, – подала голос невидимая в темноте Августа.

– Тетя Августа! – радостно заблажила я, кинулась к ней через поляну, споткнулась и шмякнулась, изгваздавшись с головы до ног.

– А зрением ночным, – печально констатировала ведьма, – брезгуем, да? – И хряпнула меня по спине клюкой.

В глазах, как ни странно, сразу прояснилось. Во всяком случае, Васька, втихомолку посматривающего на меня поверх голов Маргоши и Рогнеды, я увидала.

– Ой, – спохватилась я, – а мы, кажется, только что Мытного потеряли.

– Все по плану, – успокоила меня бабуля. – Ждала я, понимаешь ли, ждала, пока вы чего-нибудь путное придумаете, но от вас, окромя стягивания все новых войск, ничего не дождешься. Так я уж теперь решила сама. Старая, несчастная, замученная женщина. Все на моих плечах, – и покосилась – не пожалеет ли кто?

Мы с Ланкой предпочли рот не раскрывать. Августа же, конечно, не удержалась:

– Как же, замученная! Так визжала, что все по-енному будет! Чуть ухи не полопались.

– А ты вообще молчи, мятежница, – огрызнулась на нее бабуля. Уперев руки в боки, самодовольно оглядела свое воинство и осталась недовольна Митяем: – Чего скукожился?

Он опасливо покосился на меня, жалуясь:

– А чего она дерется?

– Ты зачем людей пугаешь, орясина? Зачем златоградца пинал? Ему же больно! – завелась я.

– Что показательно, когда меня били… – вякнул под руку Сашко.

Я впилась в него уничтожающим взглядом:

– А ты уже ожил, бледный юноша с улыбкой вурдалака?

Сашко состряпал на лице гримасу презрительного превосходства, заявив:

– У каждого бывает мгновение слабости, но я свою слабость переборол, вот! – И он для вящей убедительности приобнял Зюкочку, макушкой упершись ей как раз в подмышку.

Зюка улыбнулась, глядя на него так же, как дети смотрят на нечаянно упавшего в ведро мыша.

Бабушка смотрела на все это молча, насмешливо щуря один глаз и кривя губы в ухмылке, пока ей не надоело. Терпение у нее было тонким, словно волосок. Она еще дала мне время прийти в себя, но уж ждать, пока я тут насобачусь со всеми, явно не собиралась.