Крепость души моей - Андрей Валентинов Страница 4

Артур не ответил. Кусал губы, хмурился.

– Отель я возьму на себя, – Геныча беспокоило, что от Чисоева пахнет коньяком. Геныч понимал, что алкоголь расслабляет. Он бы и сам налил Артуру. Но Артур никогда не пил коньяк. Текилу, виски, водку – пожалуйста. От коньяка Чисоев отказывался наотрез. Такая вот причуда. – Разберемся. Ты, главное, не волнуйся. Ты Вику спасай. Мы сами…

– Что шьют? – спросил Артур.

– Горсовет выразил несогласие с продажей облсоветом здания отеля. Прокурор города подал иск от имени горсовета. Они считают, что на момент продажи отеля частному собственнику отель находился в совместной собственности двух советов. Насколько я в курсе, сейчас область переписывает свою долю на город, в спешном порядке.

– Если они вернут здание горсовету, пусть вернут нам деньги. И возместят средства, потраченные на реконструкцию…

– Шутишь? Дорфман скорее удавится.

– Или я его удавлю.

– Остынь. Я погнал к отелю Стасика, он разведал. Налоговая подала еще один иск. Они хотят ликвидировать отель, как предприятие. Производство по делу открыто, первое заседание – через пять дней.

– Почему так быстро?

– Не знаю. Думаю, команда сверху. Велели рассмотреть в сжатые сроки.

– Ликвидация? На каком основании?

– В ЕГР появилась запись об отсутствии предприятия по юрадресу.

– Что? Кто внес?!

– Конь в пальто. Исполкомовский департамент госрегистрации. Они якобы зафиксировали, что руководство отеля не находится по своему юрадресу. Налоговики тут же подорвались с иском в окружной админсуд. Я, кстати, сделал заявление, что это незаконно. Согласно законодательству внесение в госреестр такой записи возможно в двух случаях…

– Брось, Геныч. Законно, не законно… Нас топят.

– Выплывем.

– Это он Вику убил.

– Кто?

– Дорфман. Это он…

– Ты с ума сошел!

Артур рассмеялся. Услышав этот смех, Геныч – не Геннадий, даже не Генрих, а Егор Альбертович Геныч, с ударением на «ы», что сильно осложняло ему школьные годы – побледнел. Он имел несчастье встречаться с людьми, которые так смеются. Его мать шестой год жила в частном пансионате для душевнобольных. Геныч очень любил маму. Он навещал ее раз в неделю, если не чаще. Мама смеялась и настойчиво просила привезти внуков, Сережу и Оленьку, а у Геныча прихватывало сердце.

Он был холост и бездетен.

Чисоев сорвался с места. Крупный, сильный, в последние годы слегка заплывший жирком мужчина метался, как зверь, от ступенек, ведущих в корпус, до ствола ели-великанши – и обратно. Бил кулаком в дерево, ободрав костяшки до крови и перемазавшись смолой. Пинал ступеньку ногой, хрипло матерясь – мягкий носок туфли не спасал пальцы. Казалось, он хотел этого: движения, крови, боли. Словно платил какую-то цену, предъявленную безумным, безжалостным кредитором. Геныч отошел подальше, не в силах оторвать взгляда от беснующегося Чисоева. Звонок мобильного он услышал не сразу.

– Геныч на связи. Что?

Он не мог поверить.

– Что?!

– Что?! – эхом повторил Артур, кидаясь к юристу.

У Геныча пропал голос.

– Говори!

Две требовательные руки схватили Геныча за плечи. Затрясли – так пес, играя, трясет матерчатую куклу. У Геныча лязгнули зубы. Запрыгали очки на носу. Кровь ударила в голову, вскипела, наполнила виски грохотом. Хорошо, подумал Геныч. Хорошо, что неотложка. Примут сразу. Когда инсульт, хорошо, если сразу.

Он знал про инсульт все: готовился заранее.

– Ну?!

– Нацбанк, – выдохнул Геныч. Больше всего на свете ему хотелось лечь и сдохнуть. – Они отозвали банковскую лицензию. Уже назначили ликвидатора.

– Какой банк?

– Наш, Артур. В смысле, твой…

Его отпустили. Держась за сердце, Геныч смотрел, как Артур меняется в лице – хоть сейчас в пансионат, к Генычевой маме. Если он спросит про Оленьку и Сережу, подумал Геныч, я сбегу. Я пробегу марафон с олимпийским рекордом. Видеть, как железный Чисоев, волк среди волков, сходит с ума, было невыносимо.

– Так не бывает, – сказал Артур.

Геныч кивнул.

– Ты пил коньяк? – спросил он.

– Да. С главврачом.

– Ты же не пьешь коньяк?

И я, мелькнуло в голове у Геныча. И я к маме, в байковой пижаме.

– Раньше не пил, – сказал Артур. – Теперь у меня новая жизнь.

Рустам Чисоев оставил Махачкалу летом шестьдесят восьмого.

Перебравшись с женой и маленьким Шамилем на новое место жительства, променяв «Буревестник» на «Динамо», а золотые пляжи Каспия на тьму мелких, дурно пахнущих речушек, он сразу перешел на тренерскую работу. За три месяца до переезда Рустам – еще на родине, где, как известно, горы в помощь – взял серебро на чемпионате СССР по вольной борьбе, уступив лишь Медведю из Минска. Лечь под белоруса, чьим отцом был асфальтовый каток, а матерью бетономешалка – да, обидно, но не стыдно. Рустам так долго убеждал себя, что не стыдно, и что не проигрыш явился причиной смены места жительства, а условия, предложенные руководством спортобщества и одобренные в Министерстве…

Короче, сам поверил.

Артур родился под Новый год – во время переезда жена Рустама ходила беременной. Шамиль поначалу отнесся к брату с отменным равнодушием. Куда больше юного, вспыльчивого, гордого Шамиля занимали тренировки и упрямое желание сверстников доказать, что Рустамыш хоть и тренерский сынок, а тефтель. Шамиль не знал, что значит тефтель. Шамиль очень обижался. Когда, пять лет спустя, отец привел в зал Артура, кто-то опрометчиво назвал тефтелем новичка. Этого хватило, чтобы Шамиль избил дурака всмятку, а потом взял брата под опеку. Что значила в его понимании опека? – пахота до кровавого пота и никаких поблажек.

Отец одобрил.

Шло время. Артур рос крутым, Шамиль – великим. Чемпион города, области, страны, Европы… Иногда – реже, чем хотелось бы – стареющий Рустам возил сыновей в Дагестан: хвастаться. За Шамиля ему простили отъезд. «Сердце мое! – говорил Рустам рыдающей жене, когда та преграждала мужу путь на вокзал. – Ну что за глупость: горячий регион? Кебаб, вино и друзья! Горячие объятия! Горячий шашлык! Кто в Махачкале обидит Чисоевых? Самоубийца, да? Меньше смотри телевизор, сердце!» Жена плакала и цитировала новости: в Цумадинском районе убит тот, в Гунибском районе застрелен этот, в Табасаранском районе…

Сыновья ждали на улице.

Болезнь подкралась со спины, как и подобает трусу. Рустам боролся до последнего. Все чаще он вспоминал минского Медведя, которому двадцать пять лет назад проиграл чемпионат СССР. Болезнь ломала круче могучего белоруса. Рустам ходил по палате и мычал: лошадиная доза промедола не спасала. Врачам говорил: это я пою. В горах так поют, когда радуются. Сыновей поднял, отчего не радоваться? Он был еще жив, когда наверху приняли решение о проведении открытого турнира в его честь. «Памяти Чисоева», – подразумевалось, но не озвучивалось. Что ж, сверху видно все: Рустама Чисоева похоронили за два месяца до проведения турнира.