Возвращение - Геннадий Ищенко Страница 40

– А что будет, когда он поверит?

– Если пустят в ход то, что я записал, в Москве всё равно узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И ещё нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не изменится. Мы предотвратим одно покушение, а они организуют другое. Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во всё посвящать. Меньше знаешь – крепче спишь. Тебе от этих знаний никакой пользы, а неприятности могут быть.

– Так мы едем на смотр или нет?

– Вроде едем. Я думаю, что он не будет ничего предпринимать. В такое трудно поверить, а когда все доказательства – это слова пишущего фантастику мальчишки… Можно, конечно, пустить в ход моё письмо, потому что в нём написаны действительно серьёзные вещи, но он на это не пойдёт. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и нас отпустили на смотр в Москву. О том, что сделал Машеров, я узнал позже. Вместе с приставленным к нам работником ЦК комсомола отправили лейтенанта минского КГБ. Представилась она работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Сели в два купе: в одно женщины, в другое я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место было у нас свободным до самой Москвы. Поселили в гостинице «Юность» и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея.

Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы не дотягивали до занявших первые места.

– Третье место – это тоже не дырка от бублика, – сказал я Люсе. – А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоём голосе. Известность большая не нужна, поэтому будем изредка петь у Самохина, и всё. Это будет честнее.

У отдела культуры были запланированы какие-то встречи, но мы после возвращения от всего отказались.

– Имейте совесть! – сказал я возмущённым такой неблагодарностью комсомольским работникам. – Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда можно куда-нибудь съездить, да и то только один раз. А пока к вам большая просьба отправить нас домой. Не обязательно на «Волге», мы согласны даже на газик.

– Сильно разочарованы? – спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчёт машины.

– Есть немного, – ответил он. – А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?

– Я не настолько высокого мнения о своём голосе, – сказал я. – Те, кто занял первое и второе места, были во всём лучше нас. На что обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и хотим отдохнуть, да ещё пропустили неделю занятий. Мне стыдно за грубость, но если бы я шаркал ножкой, они нас уламывали бы ещё часа два.

На этот раз домой вёз Сергей.

– Здравствуйте, Сергей Александрович! – радостно поздоровался я. – Выздоровела жена?

– Умерла, – ответил он и больше до самого городка не произнёс ни слова.

Приехали в среду, семнадцатого марта, около часа дня. Подождав, пока закончатся уроки, я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.

– Привет! – поздоровался я с ними. – Сергей, дай на час тетради! И надо узнать, что вам задали на завтра.

– Привет! – отозвался он. – Поздравляю! Пойдём ко мне, половина тетрадей дома.

– Здравствуй! – поздоровался Игорь. – Когда приехали?

– Два часа назад, – ответил я. – Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе ещё самому делать уроки.

Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за всё пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люсе сейчас труднее, но я ничем не мог ей помочь. Ничего, за два дня догонит, а завтра нас никто не будет спрашивать.

Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что он перед этим поговорил со мной.

– У меня только наладились отношения с одноклассниками, а вы хотите всё испортить! – сказал я. – Можете снижать оценку по поведению, но если вы устроите встречу, я в этот день не приду в школу!

– Как хочешь, – недовольно согласился Новиков. – У Черзаровой такое же мнение?

– У нас одно мнение на двоих. Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.

Дальше всё пошло как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, и я сказал обрадованному Сашке, что не собираюсь трогать его лоб. Двадцать четвёртого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. Машина и шофёр были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Мы не отдали её машинистке из-за большого объёма. Не хотелось нагружать её бесплатной работой, а отец не мог совать деньги. Но я обговорил этот вопрос заранее. Писал разборчиво, поэтому в редакции были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели свои песни. Но я сразу предупредил парней из отдела культуры, чтобы больше на нас не рассчитывали, каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта слушал новости по телевизору, но о землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.

В дверь позвонили около десяти утра, когда я был в своей комнате, и её открыла мама. В прихожую зашёл мужчина лет тридцати в штатском, который, не представившись, сказал, что должен отвезти меня в минский обком партии.

– Кому я там понадобился? – спросил я, опередив маму. – И вообще, сначала стоило бы себя назвать. Неужели вы думаете, что я куда-то поеду с неизвестным?

– Васильев, – буркнул он.

– Это на вас не написано, – сказал я. – У вас есть документы?

– Как хотите, – с деланым безразличием отозвался он. – Отвезу одну Черзарову. Она уже в машине.

– Хорошо, сейчас переоденусь, – внутренне похолодев, согласился я. – Подождите в большой комнате, это недолго.

– Вам просили напомнить о тетрадях, – сказал он, заходя в комнату.

– А вот тетради от меня получат только после личного разговора, – насмешливо сказал я. – И на тахту можете не смотреть: там их уже нет.

Сразу же после приезда из Москвы я перепрятал свои записи в сарай. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, поцеловал взволнованную маму, сказал, чтобы не волновалась, и вслед за Васильевым вышел из квартиры.

– Такой стиль работы – это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? – спросил я, следуя за провожатым. – У Черзаровых вели себя так же?

– Садись в машину, – не отвечая, сказал он и сам сел рядом с водителем.