Наследники Хамерфела - Мэрион Зиммер Брэдли Страница 40

Стоя на тихой улочке Тендары, Конн вдруг ощутил, как отчаянно заколотилось у него сердце и как кровь толчками побежала по венам. Так что же там горело? И где? Это было не прямо в Хамерфеле, хотя от запаха дыма и паленых листьев кружилась голова.

Эрминия, обернувшись, моментально поняла, чем они занимались. В обычных обстоятельствах она не придала бы этому значения, позволив молодым людям делать то, что они хотят. Но Конн выглядел испуганным. Она быстро вернулась к ним. И уже все вместе они ускоренным шагом поспешили к Башне, которая неясно вырисовывалась вдали.

Легкой рукой Эрминия обхватила запястье Конна, так что тот даже не ощутил ее вмешательства и не получил шока. Она тихо сказала:

— Внутри Башни будет проще доделать то, что вы начали, Конн, и с меньшей опасностью для тебя.

Конну никогда не приходило в голову, что подобные видения, которые он переживал, даже не зная про звездный камень, могут нести опасность как ему, так и Аластеру. Но незнакомое прежде ощущение тревоги моментально обезоружило его, кротко сообщив, что не отказался бы от бокала вина, он вошел в Башню.

Принесли вина, но едва Конн сделал глоток, как им тут же овладело чувство опасности и потребность продолжить начатое, ему хотелось, чтобы все эти люди ушли, позволив ему искать брата.

Он не стал принимать участие в легкой светской болтовне, сопровождавшей возлияния. Как только ему дали бокал, он осушил его не смакуя. От его внимания ускользнуло, как Рената потихоньку опять собрала круг; слишком внове было для него это дело, и он еще не знал, как должен работник матрикса ограждать себя от вовлечения в то, что он делает. К тому же юноша и так уже увяз в эмоциях по уши, там был его брат, его земля, его люди…

Рената, лучше других понимавшая бушующий в его душе ураган страстей, грустно и отрешенно наблюдала за ним, но не делала попыток скорректировать его естественные реакции. По окончании обучения он выработает для себя более сбалансированный и менее страстный способ работы, но за это искусство Конну придется пожертвовать частью импульсивности.

Флория подала знак юноше.

— Присоединяйся ко мне. Вместе, я уверена, мы отыщем его.

И вновь без какого-либо напряжения прерванная связь восстановилась. Удивительно, но первое, что увидел Конн, было лицо его приемного отца Маркоса, на которого он глядел сейчас глазами Аластера. Запах дыма доносился издалека, но он, казалось, заполнял их мысли так же, как заполнял воздух во всей округе. И от него нельзя было отделаться, как нельзя отделаться от торнадо или цунами; он все время присутствовал где-то на краешке сознания, отступая лишь перед уверенностью и храбростью.

Конн чувствовал, что Аластер был зол.

— Что ты мне тут такое говоришь? После стольких лет кровной вражды я что, должен идти спасать собственность человека, который убил моего отца? Почему? Неужели для всех нас не будет лучше, если огонь пожрет их, и черт бы с ними со всеми?!

Маркос пристально посмотрел на него.

— Мне стыдно за тебя, — отрезал он. — Кто тебя воспитывал, что ты можешь произнести такое вслух?

Конну тоже было стыдно за своего брата и за его невежество, совершенно невероятное для горца. Перемирие на период пожаров было важнейшим фактором жизни Хеллеров. Все другие дела, будь то родственные обязательства или кровная вражда, откладывались в сторону, когда в горах начинался засушливый сезон.

И тут Конн вспомнил:

«Откуда Аластеру знать об этом?»

Маркос говорил с ним так, как говорил бы на его месте сам Конн, а Конн чувствовал себя виноватым за то, что вовремя не объяснил все брату.

— Завтра будут гореть твои холмы, и тебе понадобится помощь Сторна и всех, кто есть поблизости. Никогда не забывай об этом. — Потом, уже более мирно, Маркос добавил: — Ты устал, проскакав длинный путь. Когда выспишься и поешь, у нас будет время поговорить.

Маркос проводил его в комнату, обставленную с той же непритязательной простотой. Конну это место было прекрасно знакомо, он жил здесь с Маркосом с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать лет.

Тут телепатическая связь прервалась. Лица Маркоса и Аластера растворились в голубом свечении матрикса. Тогда Конн встал со словами:

— По-моему, плохое занятие — подглядывать за Аластером, когда он не знает об этом. Пока Маркос рядом, ему ничто не грозит. — Он посмотрел в напряженно-вопросительные глаза Эрминии. — С ним все в порядке, мама. Не надо, — добавил он, когда она потянулась к нему. — Я понимаю: это он, а не я вырос у тебя на руках. И вполне естественно, что ты так за него боишься.

— И меня это очень печалит, — заметила Эрминия. — Мое величайшее желание все эти годы было заботиться о вас обоих.

Конн подошел к ней и неловко обнял.

— О, теперь я понимаю, чего я лишился, и хотелось бы мне знать, знает ли мой брат этому цену. Но там, на севере, беда, и я нужен буду Маркосу! Аластер… — Тут он осекся, он не мог сказать матери, что не считает ее любимого сына готовым занять место в Хамерфеле. Но рука его непроизвольно легла на рукоять отцовского меча, и он знал, что, по крайней мере, Флория продолжает читать его мысли. Встряхнувшись, чтобы оборвать и эту связь, Конн встретился с ней взглядом. Раньше она всегда отводила глаза, но сейчас для всех присутствовавших в комнате телепатов их эмоции были как на ладони.

«О, боги, — подумал он, — что мне делать? Эта женщина моя мечта, я любил ее еще до того, как впервые увидел, и теперь, когда я ее нашел, оказывается — она невеста моего брата. Из всех женщин на этом свете она единственная недоступна для меня».

Он не мог на нее смотреть и когда вновь поднял глаза, то ощутил, как пристально, в упор, изучает его Хранитель. Надежно изолированная высоким саном и бесполостью от этих самых болезненных из всех людских переживаний, эммаска смотрела на него печальными, мудрыми глазами.

Работа в пожарной команде заставила Аластера пересмотреть свое представление об аде. Сейчас один из верхних кругов царства Зандру, который, говорят, представлял собой замерзший мир, казался ему чуть ли не раем. Пот пропитал его волосы и одежду, кожа лица горела, словно ее жарили на медленном огне, а во рту и в горле было сухо и жарко, как в пустыне. Аластер хоть и не был настолько избалованным, каким его считали некоторые, но всю свою жизнь твердо полагал, что внешний вид есть показатель его положения в обществе и должен соответствовать титулу. Теперь он сокрушенно сознавал, что одежды его безнадежно испорчены. Даже если тщательно заштопать дыры, прожженные искрами, он будет похож на оборванного старика, работавшего справа от него.

«Однако крестьяне здесь действительно семижильные. Вот этот настолько стар, что годится мне в деды, но все еще полон сил и ничуть не устал, в то время как я готов свалиться и умереть. Да, где уж мне, эдакому неженке, равняться с ними».