Геносказка - Константин Соловьев Страница 40

— Геномагия обошла множество хитроумных блокирующих механизмов и ограничений тела, — заметила она, бесцельно поглаживая венозные завитки на стене. — Но есть одна аксиома геномагии, обойти которую невозможно, будь ты хоть трижды геноведьмой. Всякая жизнь конечна, если не подпитывать ее. Ткани стареют, хиреют, слабеют и в конце концов распадаются. Даже самая прочная нервная система с годами превращается в гнилье. Даже самые крепкие железы, прослужив свой срок, отмирают. Мой дом огромен и состоит из миллиардов различных клеток, но он не бессмертен, если ты понимаешь меня. Мне приходится прилагать множество усилий, чтоб сохранить в нем надлежащий уровень метаболизма. А это не так просто. Мне нужна ткань, Гензель. Всякая. Лучше всего, конечно, использовать ту, в которой меньше всего генетических деформаций, ну да часто приходится довольствоваться тем, что есть… Мне нужен ты, Гензель. Твои кости. Твои внутренние органы. Костный мозг. Хрящи. Мочевой пузырь, который, кажется, вот-вот лопнет. Легкие. Печень. Все твои маленькие железы. Ты нужен мне без остатка, от макушки до кончиков ногтей на ногах. Весь.

Гензель издал какой-то странный звук. Кажется, легкие самопроизвольно сжались, породив то ли шипение, то ли хрип.

Геноведьма медленно покачала головой, отчего черные пряди паутиной поплыли в воздухе.

— Не переживай. Это не самое плохое, что могло с тобой случиться. Думай, например, о том, что твое тело, этот драгоценный дар химических процессов, сложнейший коктейль биологических субстанций, не пропадет так бездарно, как пропадают многие. Тебя не сожрут жуки Ярнвида, тебя не выпотрошат слуги Мачехи. Ты вольешься в другую жизнь и тем самым укрепишь ее. Разве есть что-то более волнующее и почетное? Крохотные частицы твоего тела, переработанные моим домом, десятилетиями будут оставаться его частью. Конечно, они будут разрознены, но разве это имеет значение? Ты станешь частью величайшего памятника человеческому телу, как стали многие до тебя. Это ли не достойная награда за голод и все твои лишения?..

Кажется, его кости начали размякать, и вес тела, еще недавно казавшегося щуплым и тощим, вдруг сделался огромным, едва выдерживаемым. Но вместе со страхом появилась и спасительная злость. Ледяная, рассудительная, акулья. Злость на это человекоподобное существо, глядящее на него равнодушным взглядом и рассуждающее о том, как скормить его по кусочкам порождению запретных генотехнологий.

— Только попробуй прикоснуться ко мне! — крикнул он, щерясь. — Чертова ведьма! Я разорву тебя на тысячу клочков и раскидаю по всему лесу!

Кажется, его угроза была проигнорирована.

— Твои планы на будущее мы обсудим позже, Гензель. Пока же ты очень меня обяжешь, если прекратишь свою глупую голодовку. Мне надо подлатать твое тело, прежде чем оно послужит мне и жизни. Поэтому будь умным мальчиком и ешь как следует. Представь, что я — твоя заботливая мама…

— Не стану я есть! — крикнул он. — Куска в рот не возьму! И попробуй заставь меня, старое чудовище!

Геноведьма поморщилась. Гензель подумал, что, возможно, ее покоробило именно слово «старая». Она ведь и верно может быть старой. Даже древней. Молодая подтянутая кожа ничего не значит, если судишь о геноведьме. Черт, может, она старше самой Мачехи…

— Ты глуп и упрям, Гензель, — сказала геноведьма с тихим укором. Если ему и удалось пробудить в ней злость, эта злость была спрятана за тысячью прочных мембран и слоев живой ткани. — К сожалению, геномагия едва ли благостно скажется на твоем характере. Поэтому я просто предлагаю тебе выслушать голос собственного разума. Ты будешь есть.

— Не буду! Вот так! Плевать я хотел на тебя и на твоего ублюдка! Что ты сделаешь со мной, а? Как заставишь? Яд ты мне больше не скормишь, проклятое отродье! Ну что же? Я недостаточно жирный и сладкий для тебя? Ну так выкуси, старуха!

Геноведьма некоторое время молчала, глядя на него. Она не рассердилась, не расстроилась, вообще никак не проявила своих чувств. Впрочем, Гензель сомневался, есть ли они у нее, эти чувства. Возможно, эта геноведьма прошла через огромное множество мутаций и генетических операций, которые навсегда выжгли в ней те человеческие крохи, что когда-то были внутри. Возможно, то, что когда-то составляло ее человечность и ее чувства, превратилось в серый осадок на стекле лабораторной пробирки…

— Ну неужели ты думаешь, что я буду спорить с упрямым мальчишкой? — спросила она, устало закатывая глаза. — Да еще и таким невоспитанным? Это было бы очень… неразумно с моей стороны. Нет, дорогой Гензель, тебе не удастся спровоцировать меня, да и насилие здесь не требуется. Более того, сейчас ты меня внимательно выслушаешь, а потом будешь есть. И выполнять все мои приказы.

— Да ну? — усмехнулся он, надеясь, что этим ледяным тоном геноведьма маскирует собственную слабость. — Это почему?

— Потому, что я пришла к тебе не с пустыми руками. У меня есть для тебя небольшой гостинец. Ты все поймешь, когда увидишь его.

В руках у геноведьмы был маленький тряпичный сверток. Когда он там появился и был ли с самого начала?.. Гензель не был уверен на этот счет. Но сверток ему сразу не понравился. Было в нем что-то от хирургической салфетки, какая-то белизна, но белизна не насыщенная и успокаивающая, как у молока, а какая-то тревожная. Геноведьма стала медленно разворачивать сверток. Судя по всему, там было что-то легкое, не тяжелее стеклянной ампулы. Но оно не звякнуло, когда геноведьма опустила таинственный гостинец на пол, совсем возле решетки.

— Не любопытно? — спросила она.

— Плевать! — зло отозвался Гензель.

— Ну что ж…

Она бесшумно сдернула покров. И Гензель пошатнулся — что-то со всего маху ударило его в грудь, невидимым граненым лезвием пригвоздив к стене. Он еще даже не успел сообразить, что это, а ужас зловонными гниющими губами присосался к чему-то у него внутри.

Палец. Крошечный, как маленькая сосулька, и такой же бледный. Мизинец, каким-то образом понял он. С по-детски розовым ногтем, неровным и до боли знакомым. Срез был ярко-алым, но крови почти не было.

Просто кусочек холодной плоти.

Просто обычный детский па…

Ярость овладела им так внезапно, что сдержать ее он не успел. Проще было задержать акулу, дергая за накинутую на шею бечевку. Холодная ярость швырнула Гензеля прямо на решетку, она же заставила его обнажить зубы. Если они коснутся чего-то мягкого, то захлопнутся с силой стального капкана, круша все на своем пути.

Он совсем забыл про прочность решетки.

Кость, из которой она состояла, оказалась каменной твердости — выбила дыхание из груди Гензеля и отшвырнула его обратно. В голове зазвенело, точно там с грохотом перевернулся заставленный трактирной посудой стол. Он не достал до геноведьмы каких-нибудь полметра. Зубы клацнули, схватив лишь легкий цветочный аромат, окружающий ее. Даже оглушенный, лежащий на полу, Гензель ощущал его — удивительное сочетание запахов человеческого тела, луговых цветов и чего-то еще, летучего и химического.