Война за «Асгард» - Кирилл Бенедиктов Страница 41

Деньги заканчивались. Правда, из уплаченных Сомову семидесяти тысяч отступных пятнадцать впоследствии удалось вернуть, отыграв в покер. Но трат хватало и без этого: только на взятки чиновникам эмиграционной службы ушло столько, что даже Катя смогла бы полностью обновить гардероб. Без взяток, разумеется, здесь не делалось ничего. Хорошо еще, что Антон не бросил в беде и составил им компанию. Он великолепно разбирался в сложной иерархии администрации протектората, знал все нужные ходы и выходы, подсказывал, сколько и кому следует дать. Хитрость заключалась в том, что формально территорию протектората мог покинуть любой желающий, поэтому никаких особых разрешений вроде бы и не требовалось. С другой стороны, всем отъезжающим предписывалось иметь генетический паспорт международного образца, выдаваемый представительством СГК при Министерстве иностранных дел. Крепостным, к их счастью, таких паспортов не полагалось – доведись им проходить многоступенчатую процедуру генетического контроля, поместья бы враз обезлюдели. Но Иван Кондратьев больше не был крепостным.

Правда, и свободным он тоже не стал. Сантьяго ошибался, полагая, что для освобождения бывшего раба достаточно объявить его полноправным гражданином. Во всяком случае, законы протектората такого не предусматривали.

Адвокату Сомова, оформлявшему акт дарения, потребовалось несколько часов, чтобы объяснить Мондрагону очевидные, с точки зрения любого русского, вещи: раб не перестает быть рабом оттого, что его подарили или продали другому хозяину. Раб – это звено в сложной системе имущественных и правовых отношений; в большинстве случаев он связан с определенным земельным владением, но иногда, как в случае с Сантьяго, может рассматриваться и обособленно. Поскольку Сантьяго не имеет собственного поместья в России, Иван подпадает под определение домашнего раба и как таковой является неотчуждаемой собственностью Мондрагона. На территории протектората Сантьяго волен делать с ним все, что пожелает; более того, если он захочет вывезти Ивана за пределы России и там, например, живьем сжечь на костре, то это действие, скорее всего, повлечет за собой судебное преследование местных органов юстиции, но специальная коллегия российских адвокатов, занимающаяся подобными случаями, встанет на защиту хозяина и с очень большой долей вероятности выиграет дело. Прецеденты, по крайней мере, имелись.

С освобождением раба дело обстояло сложнее. Требовалось разрешение губернского попечительского совета, налоговой службы, еще десятка каких-то инстанций. Кроме того, если вывезти из России раба было достаточно просто, то для вольноотпущенникабюрократия протектората воздвигла на этом пути почти непреодолимые преграды.

По совету адвоката Сантьяго отправился решать эти проблемы в Москву. Там он одновременно подал прошение в администрацию протектората – об освобождении и усыновлении бывшего крепостного Ивана Кондратьева и в представительство СГК – о выдаче Ивану Кондратьеву международного генетического паспорта. Катя поначалу противилась идее об усыновлении, но Мондрагону удалось убедить ее в том, что на фоне его троих детей от предыдущих браков еще один русский мальчик погоды не сделает. В результате Катя сдалась, и Сантьяго даже удивился, как просто досталась ему эта победа.

Ход сработал – усыновить Ивана Мондрагону разрешили. Антон объяснил, что когда-то такая процедура была очень популярна – в конце прошлого века американцы пачками вывозили детей из расползающейся на кусочки России. Судьба большинства сложилась впоследствии печально, поскольку одержимые популярными в тот период идеями общечеловеческих ценностей западные филантропы усыновляли сирот из всевозможных групп риска, больных, инвалидов, детей с ужасной наследственностью. Понятно, что жернова жестоких генетических чисток тридцатых годов перемололи этих несчастных начисто. Но протоптанная однажды тропинка не заросла.

Получить международный паспорт оказалось значительно сложнее. Антон с самого начала предупреждал Сантьяго, что Ивану не пройти тест Вайсбаума – в его семье по мужской линии алкоголиками были все. То, что сам Иван не только не пил, но и питал к алкоголю физическое отвращение, в чем Сантьяго убедился за проведенные с пасынком две недели, не имело никакого значения – как всегда, при составлении генетической карты испытуемый расплачивался за грехи отцов. Предварительное обследование, проведенное в маленькой частной клинике, принадлежавшей однокашнику Сомова, показало, что Иван относится к категории С-2. Не так уж плохо – если бы речь шла о гражданине Объединенной Европы или Североамериканского союза. Но не о России.

Славянин с генетическим индексом ниже литеры В автоматически подлежал санации. Это правило не распространялось на крепостных, и вывезти Ивана из России, не освобождая его, было бы намного проще. Проблема заключалась в том, что если Сантьяго собирался рано или поздно отпустить его на свободу, то мальчика неизбежно ожидала проверка в Службе генетического контроля, а затем все та же санация. Пусть даже Ивану не грозило оказаться за Стеной – в конце концов, до Большого Хэллоуина оставалось не так уж много времени, – но ведь в распоряжении СГК имелись и другие способы. Принудительная стерилизация, например.

Таким образом, проблема, вставшая перед Мондрагоном, формулировалась просто: Ивану необходимо получить индекс В-10. В той же Североамериканской Федерации подобная проблема решения не имела. В России дело обстояло несколько по-другому, здесь многое зависело от нужных связей (которыми располагал Сомов) и соответствующих сумм денег (которые выплачивал нужным людям Сантьяго). Мондрагон, подобно большинству людей, искренне считал Службу генетического контроля неподкупной организацией; тем сильнее он удивился, поняв, что даже его скромных пожертвований хватит на то, чтобы изменить заключение независимой комиссии московского филиала СГК. Правда, как ни скромны были эти пожертвования, они подвели Сантьяго к самому краю финансовой пропасти.

Хорошо еще, что Катя ни о чем не подозревала. Сантьяго и сам злился на себя за совершенно дурацкую авантюру с усыновлением Ивана – ничего, кроме расходов, она ему пока не принесла, да и на будущие дивиденды рассчитывать не приходилось. Сомов, правда, советовал сделать из Ивана личного телохранителя, воспитав его в духе полной преданности и самопожертвования, но Мондрагону с его образом жизни вряд ли мог всерьез понадобиться телохранитель. Так что круглую сумму, потраченную на Ивана Кондратьева, можно было без особых колебаний записывать в раздел «убытки».

Но для Мондрагона освобождение мальчика стало делом не столько денег, сколько чести. К деньгам он всегда относился легко, тем более что последние несколько лет устойчивое положение в десятке наиболее продаваемых авторов мира позволяло ему жить весело и безбедно. Слово кабальеро – другое дело: потеряв самоуважение, сломаешь что-то очень важное, без чего невозможно прожить; голоса ушедших в вечную тьму поколений предков, дипломатов и конкистадоров, не давали ему забыть о высоком достоинстве рода Мондрагонов. Он и без того слишком часто вел себя не так, как подобало наследнику славы своих прадедов, чтобы унижать себя еще и нарушением данного слова.

Поэтому он, к большому удивлению Сомова, продолжал тратить деньги на превращение Ивана в полноценного гражданина Прекрасного Нового Мира. Деньги тем временем заканчивались быстрее, чем рассчитывал Сантьяго: к российским расходам прибавлялись выплаты по кредиту за новый дом, купленный по настоянию Кати все в той же Санта-Барбаре, алименты трем предыдущим женам, неустойка издательству «Бэнтам»... Положение складывалось неприятное, самое время было подписывать контракт на новый роман или сценарий, но для этого требовалось лично появиться в Нью-Йорке или Лондоне. Москва – тут приходилось согласиться с Катей – в плане большой литературы оставалась на задворках цивилизованного мира; немногие здешние писатели так и не научились связно излагать свои мысли на английском, а реформа алфавита, предпринятая первым Протектором России и призванная вернуть русских в лоно мировой культуры при помощи перехода на латиницу, до сих пор шла со скрипом – особенно в провинции.