Война за «Асгард» - Кирилл Бенедиктов Страница 42

Это было тем более обидно, что роман, задуманный еще в Конаково, двигался вперед довольно споро. Через два месяца после трагической гибели юного Тедди в поместье Мэйфлауэра появляется проповедник, несущий в мир Слово Хьюстонского Пророка. Ему около тридцати лет, но повидать он, судя по всему, успел немало. Проповедник суров, аскетичен и беспощаден к слабостям. Само его появление в усадьбе одного из видных функционеров Белого Возрождения не может не настораживать – Мэйфлауэр начинает подозревать в нем эмиссара Инквизиции. У патриарха хватает врагов в высших сферах, способных натравить на него сторожевых псов Пророка. Но предпринять он ничего не может – проповедники вольны в своих перемещениях и никто не вправе запретить им бороться за чистоту веры. Единственное, что в силах Мэйфлауэра, – осторожно создать вокруг проповедника невидимую и непроницаемую стену, внушив обитателям поместья, что беседы с чужаком не пойдут им на пользу. Мало-помалу проповедник оказывается в изоляции; его стараются избегать; исключение составляет сам, Мэйфлауэр, ведущий с ним длинные беседы о целях и принципах Белого Возрождения. Основной смысл этих бесед – понять, кто стоит за спиной незваного гостя; эта же задача стоит перед людьми Мэйфлауэра в Вашингтоне и Хьюстоне. Но все усилия тщетны: активность агентуры Мэйфлауэра только раздражает Святую Церковь. Тем временем проповедник встречает Глорию у склепа, в котором покоится прах погибшего автогонщика. Девушка пытается убежать, но он удерживает ее. Их разговор над погребальной урной. Слезы Глории. Проповедник говорит о грехе предательства. Отчаяние. Она на коленях вымаливает у него снисхождение. Но проповедник неумолим. Он разворачивается и уходит, оставив ее в слезах у подножия склепа.

Этот разговор доставил Сантьяго особенно много хлопот. Следовало написать его так, чтобы у подавляющего большинства домохозяек (45 процентов активной читательской аудитории) слезы текли ручьем, так же, как у Глории. Мужчины, напротив, должны были ассоциировать себя с проповедником, у ног которого рыдала бедная Глория. Правильное конструирование сцены, по подсчетам виртуального секретаря, давало более чем восьмидесятипроцентную вероятность сильной реакции сопереживания со стороны читателей, склонных к идеализации образа доминирующего мужчины. На таких сценах (их количество редко превышало десяток) держался весь текст, и ради них стоило постараться. На разговор у склепа Сантьяго убил два дня. Он как раз занимался окончательной шлифовкой деталей, когда по внутренней сети отеля его вызвал Сомов.

Канал Мондрагона был заблокирован стандартным предупреждением: «Не беспокоить. Работаю!» Чтобы проигнорировать предупреждение и связаться с Сантьяго по внутренней сети, Сомову требовались веские основания, и Мондрагон решил принять вызов.

– Санек, – закричал Сомов, когда Сантьяго подтвердил получение вызова, – с тебя шампанское и девочки! Дали твоему байстрюку В-10!

Мондрагон щелчком отключил виртуального секретаря, проигрывавшего сцену у склепа в трехмерной голографической проекции, и схватил стоявший на низком эбеновом столике стакан с «отверткой».

– Великолепно! Паспорт у тебя?

На экране видеофона появилась голубоватая мерцающая карточка – генетический паспорт международного образца. Сомов махал ею перед камерой.

– Вот он, твой паспорт! Но хрен ты его получишь, пока не проставишься как положено. Понял, Дон Кишот Ламанчский?

– Нет проблем. – Сантьяго машинально прикинул, сколько наличных у него с собой – карточку забрала утром Катя. – Где гуляем?

– Слушай и запоминай – столик заказан в «Петре Первом», это от тебя в трех кварталах. Заказ сделан на семь вечера, у тебя еще масса времени, чтобы подготовиться. Вингер не бери, там идти всего ничего. Катька дома?

– В клубе, – сказал Мондрагон, надеясь, что это правда. – Позвонить ей?

– Не смеши меня, Саня. В Тулу со своим самоваром? Ивана вот возьми. Развлечет нас чем-нибудь... Где он, кстати?

– В Саду, обучается английскому... или монстров истребляет. У него и то, и то хорошо получается.

– Все, – сказал Сомов, оборачиваясь к кому-то, находящемуся вне поля зрения камеры, – заканчиваю уже... Значит, договорились – в семь в «Петре». Обнимаю.

Он отключился. Сантьяго допил «отвертку», швырнул пустой стакан в угол – мягкий ковер поглотил звук удара.

– Иван Кондратьев, – приказал он информблоку, – визуальный канал.

Огромный экран видеофона замерцал муаровым. Стала видна грубая, обитая жестью стойка бара, над которой клубами плавал сизый табачный дым, угол колченогого стола, тускло отсвечивающее металлом дуло старинного пистолета. Потом весь экран заполнило чье-то бородатое лицо, хищный хрящеватый нос с подрагивающими ноздрями, перемалывающие что-то мощные челюсти. Взгляд вниз – на мокрых от виски и пива неструганых досках стола между двумя лежащими друг напротив друга длинноствольными пистолетами брошены игральные карты с рисунками в стиле девятнадцатого века: дамы в пышных кринолинах, валеты в бархатных кафтанах, короли в соболиных мантиях. Иван играл в покер в салуне на Диком Западе – неплохая возможность потренироваться в английском, да и в стрельбе тоже.

– Ваня, – позвал Сантьяго, подключив аудиоканал. Изображение на экране заколебалось. Фата-моргана, в отличие от других виртуальных конструктов, существовала не только в воображении подключившегося, обладая определенной степенью вещественности, но для ее поддержания требовалась постоянная концентрация. – Ваня, слышишь меня?

– Слышу, господин Мондрагон, – отозвался Иван. Как ни бился Сантьяго, пытаясь отучить его от этого обращения, все было тщетно. – Хотите, по-английски поговорим?

– Успеется, – сказал Сантьяго. – Можешь плясать – тебе дали паспорт. Индекс В-10. Так что сегодня мы гуляем.

– Ух ты! – закричал мальчик, окончательно выходя из концентрации и стаскивая с головы шлем. Салун немедленно превратился в маленькую тесную комнатенку с половинкой стола, макетом барной стойки и огромным количеством натыканных всюду сенсоров и проекционных аппаратов. Никого, кроме Ивана, в комнате, разумеется, не было. – А мы сможем поехать на Филиппины?

– Сможем. Только сначала мне нужно закончить кое-какую работу, так что вряд ли это получится до зимы. Но зимой там тоже хорошо, уж поверь мне.

– Я знаю, – сказал Иван, – брат мне говорил...

– Слушай меня, сынок. В семь мы должны быть в «Петре Первом», это такой ресторан. Антон Игнатьевич сказал, что это близко, но я не имею никакого представления, где именно. Твоя задача – узнать точное расположение ресторана и кратчайшую дорогу к нему. Без двадцати семь ты у меня в номере, форма одежды – парадная. Вопросы есть?

– Никак нет, господин Мондрагон. – Иван казался встревоженным. – А госпожа Катерина тоже с нами пойдет?

– Вряд ли. – В последнее время Катя раньше десяти в отель не возвращалась. – Это будет нечто вроде холостяцкой вечеринки. Так что можешь не ломать голову, кого из своих подружек приглашать.

Мальчик слабо улыбнулся. Никаких подружек в Москве у него не было, все свободное время он проводил, проходя тренинг-программы в Саду фата-морган, но Сантьяго постоянно делал вид, что подозревает его в ухаживаниях за добрым десятком проживающих в отеле девиц, чем ужасно Ивана смущал.