Предзнаменование - Валерио Эванджелисти Страница 41

ЛИЦОМ К ЛИЦУ

В Агене не было настоящей тюрьмы, поэтому избитого, окровавленного Молинаса заперли в подвале одной из таверн с дурной репутацией. Как только двое солдат из службы бальи приволокли пленника и бросили его на пол импровизированной камеры, наместник по уголовным делам, меняла по имени Серро, усмехнувшись, указал на единственное окошко, через которое в подвал проходил воздух.

— Не стройте себе иллюзий! Решетка только кажется слабой, но вам ее не перепилить и не выломать. — Видя, что пленник не шевелится, он добавил: — В обычное время суд состоялся бы в несколько часов и вас приговорили бы к смерти. Теперь в городе чума, поэтому не удастся быстро собрать трибунал. Приготовьтесь ждать долго и не скулите! Может, для вас это и к лучшему.

Молинас еще долго оставался на полу, лицом к сырому потолку. Сырость немного успокаивала боль. Потом он очень осторожно попытался встать на четвереньки, и после многих попыток это ему удалось. Раны болели и сочились кровью. Так, стоя на четвереньках, он стал просить прощения у Бога за то, что снова позволил демону плоти одолеть себя и тем самым помешал делу борьбы с загадочной сектой иллюминатов. Молился он, как и всегда, долго, лихорадочно, дрожа всем телом. Однако вестготский Христос, который, по его понятиям, был посредником между ним и Творцом, по всей видимости, был настроен враждебно, хотя по его лицу ничего нельзя было понять.

Молинас догадался, что от него требуют покаяния, равного совершенному греху. Возможно, и смерти, к которой его приговорят, будет недостаточно, а может, небо готовит ему иную судьбу. Неимоверным усилием он поднялся на ноги и, шатаясь, подошел к окну. У него больше не было плаща, жилет из черного бархата изорвался в клочья, а плотно облегающие панталоны были в крови. Скудный свет, проникавший сквозь решетку, позволил ему разглядеть свои свежие раны. Наверное, на спине их было не меньше.

Он осмотрелся. В подвале стояли бочки, и одна из них, совсем рассохшаяся, была стянута ржавым обручем. Хромая, кое-как добрался до этой бочки и осмотрел ее. Не без усилий ему удалось выдернуть длинный витой гвоздь. Гвоздь оказался весьма кстати.

Оставалось решить, что делать дальше. Логичнее всего было бы себя оскопить. Может, вестготский Христос этого и требовал, как некогда потребовал от Оригена. Молинас соблазнился было этой идеей, но быстро ее отверг. Такое тяжкое испытание могло вызвать летальное кровотечение, а если бы он и выжил, то наверняка остался бы во власти своих врагов.

Надо было придумать что-нибудь не менее болезненное, но не ведущее к греху самоубийства.

Он развернулся к окну и левой рукой отодвинул ткань над глубокой раной на животе. Края раны еще не сошлись, но кровь начала сворачиваться в густую бурую массу. Стиснув зубы, он быстрым, точным движением провел гвоздем по краю раны. Нечеловеческая боль пронизала тело, и свежая кровь, хлынув из-под спекшейся, залила живот.

Он нащупал еще одну рану, на груди, и повторил операцию. На этот раз ему не удалось сдержать крика. Когда он терял сознание, ему показалось, что угловатое лицо Христа сложилось в благосклонную улыбку.

Очнулся он от невыносимой боли и хорошо знакомого запаха паленого мяса. Рискуя свернуть себе челюсти, он заорал что было силы. Человек, сидевший над ним, резко отвел от раны кусок раскаленного железа, который держал пинцетом, и отбросил его.

— Готово, — послышался голос, — раны обезврежены. Не будь это полной чушью, я бы сказал, что он сам пытался их инфицировать.

Лихорадочные глаза Молинаса различили в темноте подвала еще двоих людей. Он едва видел их сквозь слезы боли, но слова, сказанные одним из них, расслышал хорошо:

— У нас и без того дел по горло, а мы теряем время с этим бедолагой. Если бы мы оставили его подыхать, никто бы не заплакал. Что тебе до него, Мишель?

— А ты его не узнаешь, Гийом? Это тот самый испанец, которого мы отделали палками в Монпелье.

Мишель де Нотрдам! Голос, несомненно, принадлежал ему. А второй, должно быть, Гийом Рондле… Голова у Молинаса вдруг совершенно прояснилась, и ясность эта затмила собою боль, которая волнами накатывала на него. Третий, самый высокий, был, конечно, Франсуа Робине. Он попал в руки своих заклятых врагов!

— И правда, это он. Ну и досталось же ему! Вроде он приходит в себя. Еще несколько минут, и мы сможем его кое о чем спросить.

— Нет, я сам им займусь, — ответил Нотрдам. — У меня с ним старые счеты. Заберите с собой железо и угли. Я догоню вас, как только смогу.

Молинас увидел, как Робине положил руку на плечо друга.

— А не опасно оставаться с ним наедине?

— Нет, ты же сам видишь, он не в состоянии мне навредить. И потом, наместник дал мне дворян для охраны: они тут неподалеку, на улице. Идите, я долго не задержусь.

Новая острая боль заставила Молинаса сомкнуть веки, и он не видел, как вышли двое медиков, но услышал, как цепочка, на которой был подвешен тазик с углями, забрякала уже на лестнице. Он чувствовал полное согласие с самим собой. Принятое мучение очистило и тело, и душу. Теперь он мог со сладострастием отдаться волнам искупительной боли.

— Не притворяйся, что ты без сознания, — жестко сказал Нотрдам. — Ты в здравом уме, как змея, которой оторвали кончик хвоста.

Отвлекшись от своей боли, Молинас открыл глаза.

— Да, я в сознании, но мне нечего вам сказать. Убирайтесь.

Первые слова дались ему с трудом, но последнее легко слетело с губ.

Нотрдам нахмурился.

— Может, я только что спас тебе жизнь. Но благодарность твоя мне не нужна. Единственное, что я хочу, это узнать, зачем ты преследуешь меня столько времени с упорством разозленного пса.

— Вы ничего не знаете и ничего не узнаете обо мне. Оставьте меня.

Сухие губы Нотрдама скривились в усмешке.

— Говоришь, ничего о тебе не знаю? Ошибаешься. Твое имя Диего Доминго Молинас, ты подданный Карла Пятого и фамильо испанской инквизиции. Ты годами преследовал меня и использовал для слежки мою жену. Ты украл у меня рукопись и возвел на меня гору обвинений, основанных на самой неприкрытой лжи. Как видишь, ты напрасно отказываешься говорить.

Несмотря на новые приступы боли, Молинас улыбнулся про себя. Ему надо было узнать, до каких пределов простирается информация, известная Нотрдаму, и теперь картина складывалась. Магдалена открыла мужу многое, но не все. Чтобы выудить из Мишеля как можно больше сведений, Молинас воспользовался не совсем невинным приемом.

— Святому трибуналу, которому я подчиняюсь, ведомо, что вы колдун, продавшийся демону, посвященный в тайны черной магии Ульрихом из Майнца во время эпидемии чумы в Бордо.

Нотрдам вздрогнул.

— Тебе это известно? — воскликнул он, потом, побледнев, сглотнул и не сразу пришел в себя. Обретя дар речи, он пробормотал дрожащим голосом: — Если ты располагаешь такой информацией, так узнай, что я уже отказался от прошлого. Я вовсе не прислужник демона и Ульриха не видел уже десять лет. У меня нет ничего общего ни с ним, ни с другими колдунами.