Надежда после жизни - Рина Кумихо Страница 44

Прайму, кажется, нравится мое утверждение. Его голос становится ласковее:

— Извини, что пришлось тебе причинить боль. Защита своей жизни отводит назад все страхи причинить боль другому. Так и произошло с тобой.

— Вот и твоя комната, — вижу я уже знакомую обстановку.

Мы заходим внутрь и садимся на кровать парня. Он быстро достает аптечку из-под нее и открывает крышку, откидывая ее в сторону на плед, что закрывает матрац.

— Вот мазь от синяков, — показывает он мне небольшой тюбик посеребренного цвета.

— А где от ожогов?

Это меня сейчас интересует куда больше, чем мазь от синяков и ушибов. Я боюсь, что его ожоги могут загноиться и начать нарывать. Кровь, смешанная с сукровицей, уже застывает на его коже, делаясь коркой.

— Здесь, — дает он мне небольшую баночку с ярко-оранжевой мазью. Она жутко пахнет какими-то травами.

— Такая маленькая баночка, но как воняет! — зажимаю я нос двумя пальцами. Запах быстро распространяется внутри помещения.

— Зато действует безотказно. Дай мне ее сюда! — требует он банку, кривясь от движения своих рук. Боль должна быть адской.

— Не дам! Я сама смогу обработать их. Дай руку!

Прайм подчиняется.

Зачерпывая пахучую массу двумя пальцами, я стараюсь сильно не вдыхать воздух носом.

Аккуратно, боясь причинить еще большую боль, я начинаю накладывать плотно мазь на ожоги и огромные волдыри Прайма. Он молчит, терпеливо перенося боль. На его лице не дергается ни один мускул. Я заканчиваю и заматываю руку бинтом.

— Думаю, что это будет лишнем, — уже тянется к руке Прайм, чтобы сорвать повязку с нее.

— Так думаешь ты, а не я, — останавливаю я его.

— Мазь подействует уже к вечеру. Мы не только выводились в научных лабораториях, но и учились там же. Многое знаем и многое умеем, — успокаивает меня Прайм.

— А я знаю, что нужна стерильность! — стою я на своем.

— Будь, по-твоему, — сдается через какое-то время мне Прайм.

— Вот и отлично!

Я вытираю руки полотенцем и откладываю банку в сторону.

— Странно, я не видела сегодня ни Петро, ни Логана. И еще многих других хладных. Где они?

— Кое-что подготавливают назавтра.

— Что же будет завтра?

— Ты сможешь отдохнуть от моего присутствия, — проводит пальцем по моему лбу и отводит мокрую прядь назад.

— Ты не должен шевелить руками. Хотя бы пока не станет действовать лекарство!

— Ты все же больше человек, чем хладный. Петро был неправ.

Я поднимаюсь. Мне становится неуютно рядом с этим ходячим тестостероном. Прайм действует на меня как удав на кролика, что идет добровольно к нему в пасть.

— Куда ты?

— Хочу пойти поискать что-нибудь съестное. Того, что ты оставил мне тогда, будет маловато на весь день.

— Я провожу тебя сам, но только тогда, когда обработаю твою шею, — кивнул он на мои синяки. Я инстинктивно прикрываю руками ее, стесняясь тех синяков, что сейчас словно шарф окутывают мою шею.

— Не нужно…

— Нужно. Я — причина этой «красоты»! И если ты не сядешь, то я сдеру эти белые ошметки на моих руках! — пригрозил мне Прайм. Его пальцы уже были на бинтах.

Я сажусь на край постели и Прайм придвигает меня ближе.

Прохладная мазь успокаивает горящие следы на шее. Мои мышцы наконец могут расслабиться и отдохнуть.

Его пальцы поглаживают мою кожу, слегка задерживаясь на ней. Пропуская разряд и заставляя покрываться мурашками кожу, Прайм берет в оковы мое лицо, заставляет смотреть прямо ему в глаза. В них горят огоньки. А я становлюсь мотыльком, которого манит на огонь.

— Если я попрошу разрешения, то ты мне его дашь?

Он просит разрешения на поцелуй. Я знаю это!

— Разрешаю.

— Только одно прикосновение. Только один поцелуй.

— Спасибо, — благодарит он меня и приближается вплотную к моим губам.

Его поцелуй вначале просто прикосновение. Губы еще влажные от воды. Я прижимаю губами его губу, словно пытаясь выпить те капли воды, что есть на ней. Он отвечает мне, целуя, запуская пальцы в волосы. Он не выпускает мое лицо из своих рук, боясь, что я заберу свое разрешение на поцелуй. Прайм не дает мне и шанса на то, чтобы что-то сказать.

Тепло затапливает меня, делая ноги и руки непослушными. Я делаю мягкой как глина в его объятиях. Мне кажется, что поцелуй длится вечно.

Но он отстраняется первым.

— Кажется, я исчерпал свой лимит.

Я едва могу прийти в себя. Откашлявшись, я бегаю глазами по комнате, не зная, на чем могу остановить свой взгляд. Прайм молча наблюдает за моими метаниями.

— Тебе стыдно?

— Не знаю, — решаю я быть честной с ним. — Просто, совсем недавно я думала, что полюбила одного человека и любовь моя на всю жизнь.

— Продолжай так думать, — внезапно становится серьезным и даже жестким Прайм. — Не ищи любви там, где ее нет. Это лишь было мое желание. Мимолетное и уже удовлетворенное. Не думай много об этом поцелуе!

— Ну ты и…!!! — подскакиваю я, словно обжегшись, с кровати.

Мои руки сжимаются в кулаки.

— Догадываюсь, — вздыхает Прайм. — Думаю, что тебе нужно идти. Столовая находится уровнем ниже. Рядом с продуктовым складом. Спроси у любого, они подскажут тебе.

— Ну ты и му…!

— Не ругайся! — выставляет указательный палец перед собой Прайм.

— Надеюсь, что я тебя не увижу! — в порыве гнева и обиды бросаю я ему.

Прайм как-то странно улыбается и задумчиво смотрит на меня:

— Твоя надежда на этот исход может осуществиться. И, возможно, совсем скоро. Иди, Надежда, — практически выгоняет он меня.

— Да иди ты!

Я вылетаю из комнаты и спешу куда-то, не особо разбирая дороги.

Я уже больше часа ковыряю вилкой в салате, который сумела выпросить у повара без огромного куска мяса. Стакан молока стоит передо мной — он уже четвертый. В горле пересохло. Меня трясет от злости на саму себя.

— Ты истыкала весь лист. Может его теперь можно просто достойно захоронить? — садится напротив меня Логан.

Он выглядит уставшим. Что же он такое делал, что смог вымотаться?

Его шрам… я вновь смотрю на него, но уже привыкаю к нему. И мне он кажется уже самой важной частью всего Логана. Без него бы, он не смог быть тем, кем является сейчас.

Я отодвигаю тарелку; салат и правда выглядит неважно.