Император и молот - Гарри Гаррисон Страница 46

Свандис кивнула.

– А что ты намерена делать сейчас?

– Говорят, что этот король – англичанин и он освобождает рабов. Здесь даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие рабы, это те, кто говорит по-английски. Наверняка король освободит и меня тоже, позволит мне вернуться домой.

– Твои родственники не будут тебе рады, – заметила Свандис. – Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты и не имеешь права ходить с непокрытыми волосами, как девушка.

– Я вдова, – строго сказала Альфлед. – Вдова имеет право снова выйти замуж. И какой муж обвинит ее за то, что это самое она умеет делать получше, чем девственницы? А мы с Оулед умеем гораздо больше, чем любая девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Думаю, я смогу найти себе мужа здесь, или в Лондоне, или в Винчестере. Что касается Оулед, то она мечтает только вернуться в Кордову, потому что она хочет для себя того же самого, что и я.

– Какого ты мнения о наших мужчинах? – спросила Свандис.

– Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, – дети рабов. В те времена, когда меня угнали в плен, ни один тан не стал бы разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу понять, зачем их понадобилось освобождать. Среди них нет ни одного, кто выглядел бы как рыцарь.

– Вон тот подойдет, – насмешливо сказала Свандис, указывая в окно на проходящего мимо Стирра, который огромными лошадиными зубами грыз неочищенный апельсин.

– Он по крайней мере выглядит, как настоящий воин. Но все такие мужчины – из норманнов. Как и ты. Люди твоего народа схватили меня, продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.

– В Англии еще осталась куча танов и сыновей танов, – сказала Свандис, – и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко заарканить одного из них. Ты сама свое приданое, и после ночи с такой опытной женщиной, как ты, у мужчины наверняка можно просить, чего только душа пожелает.

Черкешенка Оулед, которая, сидя в сторонке, прислушивалась к разговору на непонятном ей языке, безошибочно определила, что две женщины начинают говорить друг другу колкости, и поднялась. Одним из принятых в гареме секретных жестов она растопырила пальцы и посмотрела на ногти. Это означало «не спорь». Спрячь свои коготки. Альфлед проглотила приготовленный язвительный ответ и попыталась выглядеть спокойной.

– Думаю, что ты сможешь оказаться полезной для Единого Короля, – сказала Свандис. – Для Единого Короля, который обещал сделать меня своей королевой.

«И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они все хотят», – подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь с вежливым интересом.

– Ему нужны сведения о том, как обстоят дела в Кордове после смерти халифа. Ему также может понадобиться там свой агент, который говорит по-арабски лучше, чем мы. В одном ты можешь быть уверена: платит он щедро, настоящее золотое дно для тех, кто ему служит. И ты права, в его сердце есть особый уголок для бывших рабов, вроде тебя.

«Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще кое-где, – угрюмо подумала Альфлед. – Медные волосы, голубые глаза, фигура, как у работника из мавров. В гареме тебя бы позвали один раз, из любопытства, и на этом все».

– Я всецело завишу от вашей милости, – сказала она, благоразумно опустив глаза. – Чем особенно интересуется король?

– В данный момент, – ответила Свандис, – он интересуется изготовлением священных книг и тем, откуда они взялись.

«Хлысты, поэзия, мальчики, пахучие притирания, теперь вот священные книги, – подумала Альфлед. – Иегова, или Аллах, или Иисус, пошли мне однажды мужчину без этих извращений».

В комнате, расположенной глубоко в покоях княжеского дворца, Шеф увидел расставленные квадратом скамьи. На каждой скамье за длинным столом сидело по шесть писцов. У каждого было перо в руке, и перед каждым на столе стояла чернильница и лежал чистый лист странной восточной бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих, и две дюжины лиц выжидательно обернулись к королю варваров, который сумел прогнать прочь от города христианского императора.

Соломон обратился к писцам.

– Этот король, – сказал он, – обнаружил некий документ. Документ, заставляющий сильно усомниться в христианском вероучении, документ, который докажет христианам – если они его прочитают, – что их Мессия, как нам, впрочем, давно известно, ложный Мессия, лишь провозвестник того, который грядет. Король хочет сделать много копий, чтобы эти сведения распространились по всему христианскому миру. Для этого мы и собрали всех вас. Он будет диктовать мне изложение того, что он прочитал, я буду переводить это на язык испанских рынков, то есть на известный нам всем арабский, а вы будете записывать. Позднее мы еще раз сделаем копии, и еще раз, как на арабском, так и на южнороманском языке. Может быть, еще и на латыни. Но это только начало.

Поднялась рука, и скептический голос спросил:

– Соломон, а какой длины будет это сообщение?

– Король считает, что все должно помещаться на одной странице.

– А какой длины был исходный документ?

– Примерно как Книга Юдифь.

– Значит, потребуется немало умения, чтобы изложить его на одной странице.

– Король знает, чего он хочет, – строго сказал Соломон.

Шеф терпеливо слушал непонятный ему обмен репликами на иврите, выжидая, пока вызванное его приходом оживление уляжется. Соломон кивнул, подтверждая, что писцы готовы. Шеф вышел вперед, открыл свой англо-норвежский перевод книги еретиков – просто для подсказки самому себе, читать руническое письмо ему было трудновато.

Шеф посмотрел на лица писцов, на листы чистой бумаги, и разум его как-то затуманился, словно на костер накинули мокрое одеяло. У него просто все вылетело из головы. Еще несколько секунд назад он был готов диктовать писцам, рассказать историю спасения Иисуса с креста такими словами, которые были бы понятны любому мужчине и женщине. Теперь же он ничего не помнил. В сознании всплывали разрозненные фразы: «Меня зовут Иисусом… То, что вам рассказывали, – неправда… Вы когда-нибудь задумывались о смерти?»

Ни одна из фраз не вела к следующей. Шеф осознал, что его рот раскрыт и выглядит это, надо полагать, как ухмылка слабоумного, услышал смешки, увидел, что на обращенных к нему лицах появляется презрение.

Он устремил взор вниз. «Я пытаюсь, – сказал он себе, – учить этих людей их профессии, то есть как делать книги. А как бы они сами выглядели, если бы пришли в наш лагерь и принялись учить Квикку стрелять из катапульты? – Мысль о разухабистой брани, которой встретили бы ученых писцов у костров лагеря, сразу его развеселила и помогла пробить брешь в барьере молчания. – Не забудь, – снова сказал Шеф самому себе, – ты пытаешься взять историю, записанную в книге, и превратить ее в обращение. Тебе придется изменить „я был“ на „вы будьте“. Это самое главное. А если не знаешь, с чего начать, начни с начала».