Стезя смерти - Надежда Попова Страница 47

– Спасибо, брат Михель, – прочувствованно поблагодарил Курт; поймав через плечо брата во Христе взгляд подопечного, оставшегося у двери, он легким движением головы велел следовать за ними чуть поодаль и вновь обратился к библиотекарю. – Первой моей просьбой к вам, брат, будет пожелание ни с кем предмета нашей беседы не обсуждать и вообще не распространяться о том; все, мною спрошенное, и все ваши ответы – есть тайна проводимого Конгрегацией следствия, сиречь сведения неразглашаемые; вы ведь понимаете меня?

– Даже и поминать о том не следовало бы, брат Игнациус! – на грани с обидой произнес библиотекарь, так доверительно сжав его руку, что Курт невольно воскресил в памяти свои подозрения относительно иной причины замкнутости и нервозности покойного секретаря, хотя, надо сказать, более в невеселую шутку, нежели всерьез. – Неужто, вы думаете, я не понимаю, как важно блюдение тайны для ведомства столь особого, каковое является выразителем…

– Благодарю вас за столь чуткое понимание, – вновь прервал его Курт. – Тогда я перейду к вопросам последующим, а именно – вы знали секретаря ректора, Филиппа Шлага?

Брат Михель сокрушенно вздохнул, качнув головой, и уже сам потащил господина следователя к каменной скамье у стены меж двух полок, уходящих к потолку лестницей; усевшись подле миссионерствующего в миру, Курт ненароком высвободил руку из-под его локтя, чуть отодвинувшись.

– Да, да, – тяжко пробормотал книгохранитель, глядя в пол у своих ног. – Бедный мальчик, жаль, весьма жаль; он стремился к знанию, как мало от кого из его сверстников было возможно ожидать – весьма много времени он проводил за книгами сего угодного человекам и Господу заведения, в коем взращивается…

– Да-да, – не сдержался Курт, тут же поправившись: – Весьма жаль, вы правы, брат Михель. Я слышал о нем, что он, пусть и не блистал особыми талантами ума, но был юношей любознательным и имеющим тягу к рукописному слову. Вы, вероятно, не раз видели его вот так, за книгами…

– Да, не раз, и, Бог мой, каким увлеченным! Он словно бы глотал их, как глотают воду из прохладного ручья жарким полуднем, желая утолить ненасытную жажду – жажду к знанию! Хотя мне, если позволите мне высказать мое скромное воззрение на сей момент, ближе те, кои проводят за текстами время долгое, дабы от внимания не ускользали мелочи и детальности, от коих подчас зависит верное либо же ошибочное толкование прочтенного, ибо недостает лишь прочесть букву, не вникая в дух, в суть, в саму душу оной буквы…

– Неужто он читал так быстро? – подивился Курт. – Немногие способны одолевать книгу за книгой…

– И слава Богу! – теперь перебил библиотекарь, снова порывисто уцепив его за руку, и майстер инквизитор впервые взглянул на свое вынужденное ношение перчаток со стороны положительной, порадовавшись данному обстоятельству – ладони у бывшего монаха, судя по оставшимся на черной коже отпечаткам, были влажные и липкие. – И слава Богу! Ведь сие означает, что не всякий гонится за сомнительным достоинством уметь споро складывать одну букву к другой, а многие, хочу сказать – бо́льшие избирают чтение вдумчивое и неспешное, позволяющее увидеть невидимое и лишь запечатленное и меж строками, и в устроении слов, и в…

– Но, быть может, он просто высматривал в книгах нужное ему, пропуская остальное по недостатку времени? – продолжал Курт. – Уж не будьте так строги к бедняге.

– Да Господь с вами, брат Игнациус! – едва ли не с испугом проронил библиотекарь. – Ни в коей мере не желаю я осудить несчастного мальчика, покинувшего мир сей в цвете лет и сил своих; ибо сказано было Господом – «не судите, да не судимы будете», и я стараюсь блюсти заповеди, как то предписывает мне вера католическая и принятые мною еще в юности обеты, кои тем наипаче должны удерживать меня ото всякого греха, что, впрочем, не всегда удается по причине греховной сущности человеческой, а я есмь человек и ничто более того…

– Я и не желал вас обвинить в согрешении осуждением, брат Михель, всего лишь хотелось найти оправдание столь и впрямь невнимательному, как кажется, отношению к переложенному в письмо слову. Быть может, это был лишь поиск нужной цитаты или же сведения о том, чего не хватило ему услышать из уст преподавателя…

– Нет-нет, брат Игнациус, одно нельзя вменить несчастному – суетного увлечения тайнами мира сего; нет! Книги, а также и свитки, он избирал большею частью содержания душеспасительного, религийного; в совершенных подробностях этого не скажу, не знаю – я не занимаюсь выписками студентам требуемого им, этим ведает помощник мой, и он же переписчик – увы, недостает способных юношей, желающих посвятить свою жизнь столь трудному и утомительному занятию, как блюдение в целости этих ковчегов знания, а также умножению оных, на сей день только лишь один и выразил свое хотение обучаться сему под моим попечением. Но и он не довольно хорош еще для того, дабы копировать книги древние, важные – там требуется уверенная, опытная рука, а лучше, чтобы сим делом занимались каждый, как ему положено – миниатюрист, переписчик в общем, чтобы перенести на чистый лист, ожидающий своего часа, все в точности, с буквицами и изображениями, посему многие и многие труды все стоят на своих полках, не приумноженные, с каждым истекающим годом все более теряющие вероятность саму на то, чтоб быть донесенными до потомков наших…

Сдались потомкам ваши буквицы, подумал Курт с внезапной злостью на велеречивость библиотекаря и почему-то особенно – на блестящую проплешину на округлой макушке. Ищите вы и миниатюристов, и кого угодно, но кто мешает скопировать пока хоть текст? Да за то время, пока эти труды стоят мертвым грузом на полке, их можно было бы переписать уже раза три…

– Пока же сей юноша за малую мзду переписывает студентам то из многих трудов, что им потребно при занятии – им ведь не всегда хватает времени… – библиотекарь вздохнул, понизив доверительно голос и склонившись к собеседнику ближе. – А может статься – и усердия; ведь знаю я, где они проводят вечера вместо того, чтобы посвятить их укреплению знаний, от коих в жизни многих из них будет зависеть ни много ни мало – жизнь! Жизнь человеческая, брат Игнациус – лекари будущие, или же, ежели учеба пойдет впрок, ежели не растрачивать попусту свой ум в непотребном питии и вольнопрепровождении времени, коего нам от Создателя волею Его непостижимой и без того отпущено не столь много, то, быть может, им дадено будет судить людские судьбы – каково это будет, если невосполненность в знаниях станет причиною к ошибке, а стало быть, к греху!

– Печально, – вздохнул Курт, чувствуя, что начинает вяло сползать в пучину бесконечно развивающихся рассуждений окунувшегося в мир монаха. – Весьма печально; леность – учению первый враг. А что же переписчик – и сам тоже учиться успевает, вот так помогая прочим?

– Успевает, – с гордостью кивнул библиотекарь. – Будущий богослов, дай ему Господь сил и умения, и терпеливости и…

– А Филипп Шлаг – он, при всей его любви к книгам, неужто тоже пользовался его услугами, не списывал себе нужное сам?

Библиотекарь развел руками, выпустив, наконец, запястье Курта, и он потихоньку подтянул руки к себе, убрав их из поля доступности.