Стезя смерти - Надежда Попова Страница 48

– Вот этого я вам не смогу сказать, зря же наговаривать на покойника, упокой его, Господи, в милости Своей, не стану. Что могу сказать – так лишь то, что мне доводилось видеть их вместе, беседующими о чем-то весьма увлеченно; но не могу сказать, было ли то касаемо труда, который не желал исполнить юноша сам, или же иное что – ведь они ровесники, а в любом возрасте, что в детстве, что в старчестве у людей находится, что поведать друг другу, в юности же – не примите сие на себя, брат Игнациус – в юности же разговоры все более о вещах грешных, а об оных говорят и дольше, и с большим тщанием, непозволительным, хоть и извинительным в таковом возрасте…

– Он здесь сейчас? – попросту спросил Курт, и библиотекарь, сорвавшись с оседланного конька, на миг замер в растерянности от резкой перемены тона.

– Кто? – почти шепотом переспросил брат Михель. – Филипп Шлаг?

– Переписчик, – со вздохом пояснил Курт, и книгохранитель закивал:

– Да-да, что ж это я… Здесь, сейчас здесь; пребывает в трудах на благо университета и людское, пишет дозволенное ему. Хотите говорить с ним?

– Да, – поспешно поднявшись, кивнул он и удержал тот же порыв библиотекаря. – Не надо провожать меня, лишь скажите, где я могу его найти.

Объяснения сберегателя знаний были даны все столь же многословно и несколько, как почудилось Курту, обиженно столь поспешным бегством от него столь редкого собеседника; отойдя от книгохранителя, Бруно разразился облегченным вздохом, усмехнувшись:

– Любопытно, когда ты станешь таким?

– Если заметишь первые симптомы, прикончи меня, – хмуро отозвался Курт, запоздало сообразив, что его слова подопечным могут быть расценены как очередной желчный намек на прошлое, и улыбнулся в его сторону.

По мере продвижения в глубины зала Курт начал размышлять над тем, чтобы взять назад свои хвалы местной библиотеке; скрипторий логичнее было бы разместить немного в стороне и с основным залом соединить особой дверцей, дабы никто не мешал писцу, а кроме того, чтобы посетители не терлись в пыльной уличной одежде у полок, каковых пришлось миновать немало. Несколько дверец и дверей именно там и находились, и отчего нынешнее руководство университета перенесло скрипторий не за их створы, а в какой-то, прямо сказать, appendix, оставалось неведомым. Возможно, переписываемое без буквиц ими почиталось недостойным нарочного помещения?..

Дверь под низкой притолокой оказалась в самом дальнем закутке, за двумя образовывающими угол полками; за тяжелой створкой открылась неожиданно внушительная и светлая комната с явно избыточным в нынешнем положении вещей количеством рабочих мест для писцов. Курт предположил, что сюда, вероятно, попросту перенесли их из настоящего скриптория по неведомой причине – быть, может, ради когда-то начатого и по сю пору не оконченного ремонта. Переписчик университета, стоящий у ближайшего ко входу возвышения, оборотился на вошедших, и Курт был уверен, поспорив бы, не колеблясь, с любым желающим, что в глазах худосочного прыщавого парня мелькнул самый настоящий страх.

– Что вам надо?

Это явно вырвалось мимовольно, попросту растерянность, все более заметная, сложилась у переписчика именно теми словами; смешавшись еще более, он выпрямился, как-то нарочито тщась выглядеть невозмутимым, чем лишь еще более привлек внимание к своей нервозности. Краем глаза Курт видел, что подопечный косится в его сторону; к Бруно он не обернулся, лишь промычав едва слышно нечто вроде «угу». Курт уже чувствовал дрожание нерва где-то глубоко внутри себя – конечно, напугать писца могло что угодно, даже просто сам лишь факт явления к нему представителя Конгрегации, однако же в любом случае что-то с парнем было не в порядке, что-то он припомнил сейчас, глядя на приближающегося к нему инквизитора, и это что-то вряд ли было деянием благим и душеспасительным…

– Отто Рицлер, верно? – с ходу начал Курт, остановившись всего в паре шагов от переписчика, и укоризненно покачал головой, не дав тому ответить «да»: – Что же столь неучтиво?

– Я… – голос у парня оказался тонкий, как у девицы, и столь же тонкие нервные руки вцепились одна в другую, стискивая пальцы в узел, – просто потерялся… Простите, я знаю, кто вы, но я думал – посторонние…

– Сюда ведь не воспрещен вход для студентов, а более кому же быть? Какие тут могут быть посторонние?

– Не знаю, простите…

– Ну, Бог с ним, – оборвал Курт, ухватив переписчика за локоть наподобие того, как минуту назад вцеплялся в него монашествующий в миру хранитель университетской мудрости; парень вяло дернул рукой, но откровенно вырываться не посмел. – Ты, я вижу, занят делом, посему не стану отрывать тебя от важной работы надолго – ответь на два-три моих вопроса, и я тебя оставлю… Ты ведь баварец, верно? – поинтересовался Курт почти дружелюбно, и Рицлер испуганно захлопал ресницами.

– Да… – нерешительно откликнулся он и торопливо уточнил: – А что?

– Ничего, что́ ты так испугался? – с улыбкой пожал плечами майстер инквизитор, ободряюще шлепнув его свободной ладонью по плечу. – Всего лишь желал отметить столь похвальное рвение к знаниям – явиться в Кёльн, в такую даль… Часто тебя донимают просьбами переписать что-то?

Локоть в его пальцах стал словно бы каменным; лицо же переписчика сейчас являло собою академически безупречный пример лжеца, преподаваемый будущим инквизиторам наставниками: «взгляд излишне прямой, ибо лжец в миг неправды вспоминает, что говорящий истину не прячет взгляда, а поскольку человек не примечает за собою, как долженствует держать себя в обычном разговоре, то ему и кажется, что сие означает глядеть прямо в глаза вопрошающего». Сейчас Рицлер именно так себя и вел – принуждая взгляд не ускользать в сторону и, вместе с тем, не имея силы воли выдержать взгляд встречный, пряча глаза и тут же норовя обернуть их к собеседнику; понимая при том, что его напряженность заметна, он нервничал еще более, оттого с еще большим усердием и безуспешностью стремясь не отвращать взгляда.

– Случается… – пробормотал Рицлер с неуместной улыбкой, явно силясь сообразить, что успел поведать господину следователю библиотекарь, что это может обозначать и что вышеупомянутый следователь мог в свете этого заподозрить.

– Ты тут один переписчик, ведь так?

– Да, майстер… – запнувшись, Рицлер подождал несколько времени, не подскажут ли ему имени, каковое он то ли не успел еще узнать, то ли запамятовал; не дождавшись, он выдавил, с усилием соединяя звуки: – инквизитор… Я один. Больше нет.

– Устаешь, верно? – сострадание в голосе Курта было столь нелицемерным, что, наверное, сам себе был готов поверить; вновь не позволив переписчику ответить, он продолжил: – Ты будущий богослов, мне сказали?

– Да, я… – не зная, на какой вопрос ответить первый, пробормотал тот, бегая глазами по стене напротив себя, и разъяснил с все возрастающей неловкостью: – Друг нашей семьи священник, я с детства чувствовал Писания, вот и решил, что… Какая может быть причина лучше для учения, кроме познания Слова Господня…