Операция «Изольда» - Александр Лидин Страница 48

(Часть страниц в записках отсутствует.)

…Я долго рассматривал свою руку. Шрам от укуса едва можно было различить, но кожа… Сама кожа руки ниже локтя изменилась. Она поменяла цвет, и теперь казалась не телесного, а скорее, серого цвета. Ногти вытянулись, стали толстыми, грубыми, пожелтели и больше напоминали когти какого-то хищника. Отвратительно. Вначале я хотел надеть черную перчатку, как это делают инвалиды, но на мои когти не одна перчатка не налезала. Я попытался подстричь их, но почти сразу понял, что процесс этот болезненный и совершенно бесполезный.

Тогда я просто замотал руку бинтом. Я очень надеялся, что после экспериментов Хирта рука вновь приобретет свой первоначальный вид.

Кроме того, когда я вернулся в «Логово дождевого червя-2», у меня состоялся долгий и неприятный разговор с Василием и Катериной. Для того, чтобы поговорить о случившемся, мы отправились на берег реки, прихватив удочки. Откровенно разговаривать в помещениях, выделенных нам на территории монастыря, я не решился — тем более, что, несмотря на мое немецкое происхождение и звание младшего офицера СС, Хирт относился ко мне с подозрением. Лишь много позже я понял, что в то время он видел во мне не потенциального врага Рейха, но человека, который с легкостью может его подсидеть.

Так вот, сославшись на раны и усталость, мы втроем на следующий день, несмотря на то, что зарядил мелкий затяжной дождь, отправились на рыбалку. Правда, Глоук — помощник коменданта лагеря — приставил к нам для охраны двух солдат, но они держались особняком и ничуть нам не мешали.

— Итак, — закончил я свой рассказ о встрече с Умр ат-Тавилом. — Что скажете?

Молодые люди переглянулись.

— С одной стороны, все выглядит довольно просто, — начал Василий. — С другой… Вы видели наших пленных, видели, что выделывают эти гады. Они же держат их…

Речь шла о группе военнопленных, которых немцы пригнали для работ по устройству подземного лагеря-лаборатории. Основную работу выполняла инженерная служба вермахта, а тяжелые работы — пленные, причем их и в самом деле не жалели. Кормили хуже некуда, а если человек не мог работать, его ставили к стенке. И каждую ночь несколько телег вывозили мертвецов на братскую могилу, выкопанную другой группой пленных за городским кладбищем. Мне это очень напоминало чистки конца двадцатых, но Василию-то говорить об этом было бессмысленно.

— Твоя задача — уничтожить архив профессора Троицкого, — напомнил я. — Именно об этом ты должен помнить в первую очередь. Твоя задача не пленных освобождать, тем более, что согласно распоряжению твоего нежно и горячо любимого товарища Сталина, любой боец Красной Армии, сдавшийся в плен, — предатель, который заслуживает смертной казни.

— Выходит, и я предатель, да еще более худший, чем они — состою на службе у фашистов.

— Не надо лезть напролом, Василек. Считай себя не предателем, а разведчиком…

— И долго все это продлится?

Я только пожал плечами.

— Не забывай, старец сказал, что мы должны непременно участвовать в экспериментах Троицкого. Без этого нам не будет… скажем так, удачи.

— И мы должны равнодушно смотреть…

— Тема закрыта! — объявил я. — К тому же в нужный момент нам обещали помочь.

— Кто? Кого нам еще ждать? Еще одного разумного паука?

— Быть может… — Я-то знал, кто придет нам на помощь. Шоггот, тот, который запустил оборудование лаборатории Троицкого, который наплодил мертвецов, который… Впрочем, не важно, Йог-Сотот устами Умр ат-Тавила утверждал, что в нужный момент чудовище будет на нашей стороне. А Боги, как известно, не ошибаются… хотя они могут лгать… обманывать простых смертных. Но здесь-то все вроде сходилось. Ктулху не желал просыпаться (в этом наши с ним цели совпадали) и не желал развития человечества, не желал, чтобы люди овладели силами, более могущественными, чем те, что может подарить им природа (тут мы тоже были заодно). Ведь изобретатель должен отвечать за судьбу своих изобретений…

— Все же, Григорий Арсеньевич, вы должны поговорить с начальством лагеря, чтобы они милосерднее относились к пленным. Существуют же… — вмешалась в разговор Катерина.

— Нет, не существуют! — взвился я. — Не существуют! Да все эти немцы — гуманисты по сравнению с тем, что творится в Царстве Белой вши! Вы же были в подвалах на Литейном…

— Но если там поступали плохо, почему и тут должно повторяться то же самое?

На это мне нечего было ответить.

— Хорошо, я еще раз переговорю с Хиртом… Сделаю, что смогу, — пообещал я. — Кроме того, попробую ускорить проект «Изольда». Приборы Троицкого перевезли, так что, в принципе, даже несмотря на то, что лагерь толком не достроен, эксперимент можно начать.

— Тем более, что уже зима на носу, — снова заговорил Василий, — а согласно сводкам с фронта, обстановка все хуже и хуже. Немцы и в самом деле могут захватить Москву.

— Ну, падение Москвы это еще не победа над Россией, — возразил я. — Еще Кутузов говорил: «Чтобы спасти Россию, надо спалить Москву».

Василий нахмурился.

— Знаете ли, Григорий Арсеньевич, при всем моем уважении к вам, должен вам сказать, что подобные шутки в данной ситуации совершенно неуместны.

— А я и не шучу… — фыркнул я. В этот миг я вновь почувствовал, как далек от меня этот простой крестьянский парень, которому в детстве вдолбили в голову лживые идеалы.

На этом наш разговор закончился. Василий по-прежнему смотрел на меня волком, а Катерина… Она до сих пор не решилась, чью сторону ей принять. С одной стороны, Василий был ей симпатичен. Это очевидно. Достаточно тех томных взглядов, что она украдкой бросала на него. С другой — ее родителей и большую часть родственников расстреляли, сама она прошла через жернова НКВД и не питала никаких иллюзий относительно сталинского режима, впрочем, и фашистов она не жаловала…

Точно такой же неприятный разговор состоялся у меня со штурмбанфюрером Августом Хиртом.

Прихватив бутыль самогону, выменянную у одной из местных теток, я зашел к штурмбанфюреру вечером того же дня. В то время, не зная о всех «подвигах» фашистов — о лагерях смерти и, в буквальном смысле, разграблении России, я много лояльнее относился к офицерам СС. Господин Хирт был не один, но как только я появился, он отослал остальных офицеров.

— Я хотел бы поговорить… — начал я, выставив на стол бутыль самогона.

— Понимаю, — согласно кивнул Хирт. — Россия, тылы Восточного фронта — бесперспективная провинция. Тут приходится или работать, или спиваться.

— Но ведь можно совмещать приятное с бесполезным.

Хирт, тем временем, достал две маленькие разделочные доски — немецкая традиция. Потом, словно по волшебству, на столе появились сало, зеленый лук, буханка ржаного хлеба.

— Как это у вас в России говорится, «хлеб да соль».

— Не «у вас», штурмбанфюрер, — поправил я своего собутыльника, — а у русских. Я же себя к таковым не отношу. Как немецкий дворянин…