Дверь обратно - Марина Трубецкая Страница 52

На многих из них лежали цветы. Я потрогала, они оказались живыми. Странно, в таком мертвом месте и вдруг что-то живое… На некоторых лепестках серебром поблескивали капельки росы. Но как же сюда попадают люди, чтобы навестить могилы? Кладбище тянулось до самого горизонта, насколько хватало глаз. Узкие дорожки же не предполагали передвижение здесь на чем-то, кроме своих двоих.

Я подняла голову наверх. Мысль о том, что кто-то спускается с неба, чтобы возложить свежесрезанные цветы, отчего-то казалась просто глупой. Если бы не эти самые цветы, то я могла бы поклясться, что сюда уж несколько лет никто не наведывался. Это ведь так же, как и нежилой дом. То ли запах какой-то жизни исчезает, то ли энергия застаивается, но каждому становится ясно, что человека здесь давно не было.

Я опять огляделась. Брр… Жуткое местечко. Возникала полная уверенность, что если даже колупнуть землю, то и червяка там не сыщешь. И тишина какая-то уж совсем противоестественная! Решив рассмотреть могилы поподробнее, я подошла к одной, к другой, к третьей… вроде могилы как могилы, кроме одной странности — не было на них ни эпитафий, ни имен, ни дат смерти. Только вензелями украшенные пустые места. Я пошла дальше, кидая взгляд окрест да время от времени поглядывая на надгробия.

Вдруг справа от меня раздался шелест. Мурашки ледяной волной прокатились по телу, дыхание прервалось. Медленно, стараясь сделать это как можно незаметнее, я посмотрела в сторону источника звука. Венок с печально поникшей траурной лентой скатывался с крутого бока могилы. С чего бы это ему валиться приспичило? Здесь даже малейшего ветерка не ощущалось. Не иначе как кто-то задел. Я, стараясь унять бешено стучащее сердце, повернула туда. Опять никого. Тихонько поскрипывая гравием, пошла дальше.

Почти все надгробья были каменными. Деревянные кресты попадались крайне редко. Ровные, будто по линейке выложенные, дорожки между могил придавали кладбищу какой-то европейский вид. Никакой тебе русской разухабистости, которая не позволяет существовать прямым линиям и ровным, удобным для ходьбы дорожкам.

Тут же вспомнились похороны маленького Васеньки, умершего в детдоме от пневмонии. Если дети умирали и раньше, это как-то обходило нас стороной. А здесь то ли родственник какой сыскался, то ли комиссию очередную поджидали, но было устроено все честь по чести. И нас впервые вывезли на кладбище. Сами похороны я не очень запомнила, а вот протискивание между оградками по тропинкам шириной в одну ступню и выдергивание ног из осенней, жадно чавкающей, грязи, когда мысль одна — лишь бы не завалиться, в память врезались четко. Похоже, у нас просто не в состоянии поддерживать строгую геометрию и идеальный порядок.

Здесь же пространство делилось на равные сектора, и к абсолютно любой могиле можно было подойти, не проявляя чудеса акробатики. Я наклонилась — тут даже цветы оказались разложены аккуратно, а не кинуты абы как. Решившись, я снова шепотом окликнула Славика. На этот раз мой зов, попетляв между надгробий, вернулся ко мне отчетливым девичьим плачем.

— Кто здесь? — И так охрипший голос треснул, как пустая бочка.

Плач повторился. Горький, надрывный, берущий за душу. Сердце тут же звонко забилось в ушах, перекрывая все остальные звуки. Перед глазами все поплыло. Мелькнула мысль, что так недолго и в обморок хлопнуться от страха. А здесь, сами видите, не рождественский бал в императорском дворце, нюхательных солей поднести некому. Опершись о скульптуру, изображавшую младенца в люльке, я постаралась выровнять дыхание. И только было я решила пойти дальше, как следует отдышавшись и вытерев выступившую испарину, как раздался жуткий вопль, казавшийся просто оглушительным после абсолютной тишины. Многократно отражаясь от надгробий, он метался загнанным волком, постоянно меняя направление. Вскоре стало казаться, что он несется со всех сторон, постоянно меняя частоту и звучание. Не одна глотка живого существа не могла исторгнуть из себя эту жуткую какофонию непереносимых для человеческого уха звуков. Это был то ли смех, то ли, наоборот, плач, способный вытянуть душу. Волосы на всем моем теле уже давно стояли дыбом. Сердце, разлетевшись на десятки маленьких сердечек, билось во всяких, не предназначенных для этого, местах. Колени подогнулись, и я рухнула у ближайшей могилы, свернувшись в клубочек и сжав голову руками.

Минут через десять вопль прекратился, но тихо так и не стало. Где-то рядом раздавался пронзительный визг на одной ноте. Привалившись спиной к могиле, рядом с которой только что лежала, я повертела головой в поиске источника звука. Мне понадобилась не одна минута, чтобы понять, что визжу я сама. Замолчать не получалось, и я зажала рот руками.

И тут же в наступившей тишине ясно послышалось мерзкое стариковское хихиканье. Наверняка такие отталкивающие звуки мог издавать только паскудный человек. Хриплый каркающий смех наводил на мысли о пакостном старикашке с крючковатым носом и бородавчатым лицом. Я прямо видела его длинный, задранный вверх подбородок с куцей бороденкой и узловатые, изломанные артритом, пальцы, которые в эту минуту держат маленького несчастного малыша. И ладно если просто держат. Мерзостные нотки намекали на особую гнусность процедуры, способной обрадовать обладателя эдакого голоса.

— Кто здесь? — наплевав на чувство самосохранения, снова крикнула я.

Мелкие легкие шаги горохом раскатились совсем рядом со мной. Я в каком-то беспамятстве кинулась туда и увидела мелькнувший край рубашонки маленького беглеца. Господи, если на меня это место произвело такое впечатление, что я теперь не уверена в отсутствии седины в собственной голове, то как же должен чувствовать себя ребенок? Я заметалась между могил, бесполезно взывая к малышу. Но стоило мне кинуться в одно место, как легкий шелест детских шажочков раздавался совсем в другом.

Поминутно натыкаясь на надгробия, оставляющие на моем теле синяки и время от времени слыша то стариковское хихиканье, то девичий плач, я все дальше и дальше удалялась от двери склепа. Одно радовало — вопль больше не повторялся. Перед глазами уже давно стояла красная пелена, а горло от жажды казалось качественно натертым наждачной бумагой. Боясь, что сердце сейчас не выдержит и разорвется, я схватилась рукой за меч, который держал в руках ангел, уперев его острием в поверженного змея.

Меч в руках дернулся и повернулся, а я, не удержавшись на дрожащих ногах, упала, больно ободрав колени о каменное основание могилы. Рядом раздался скрежет. Я крепко зажмурилась, девичий плач усилился, и теперь казалось, что горько рыдают несколько десятков девушек. Сквозь плотно сжатые веки просочились какие-то зеленоватые блики. Я осторожно приоткрыла один глаз. В пространстве наметились явные изменения. Если до сих пор кладбище было черно-серым, как немое кино начала прошлого века, то сейчас к этой монохромности примешался перламутрово-зеленый, но это был не тот зеленый, который радует душу сограждан весной, одевая деревья в молодой пух листвы. И не тот изумрудно-насыщенный, который плотно приживается в густой траве начала лета. К сочной зелени вызревших яблок он тоже не имел никакого отношения. Этот зеленый напоминал горячечный бред и сочащиеся гноем раны. И еще что-то кислотное. И крайне опасное.