Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская Страница 52

Замок погрузился в молчание.

Ася сидела рядом с гробом, куда уложили девочку, и смотрела в окно. Сумерки стремительно густели, делая силуэты в ночи чернильными.

Длинные высокие окна, выходящие в сумрак, ловили пугливый трепет свечей. Пламя их, подобно пойманным в сеть мотылькам, билось во тьме, дрожало, делая холл замка обозреваемым для мрачных теней, которые, казалось, так и теснятся снаружи.

«Хоть бы кто-нибудь пришел, — молила Ася, леденея от ужаса. — Хоть бы кто-нибудь!»

Скрипнув, отворилась высокая дверь.

— Лев!

Она вскочила и сделала несколько шагов навстречу. Он нес цветы. Их было так много, что они едва помещались в руках.

— Давайте я помогу вам…

Она подхватила цветы с другой стороны, и они оказались лицом к лицу, очень близко.

— Как жаль… — сказал он.

И она поняла его. Как жаль, что это именно сейчас… Когда такая ночь и цветы, и эта смерть, которая всегда неуместна, но смерть ребенка… Как жаль!

Они вместе пошли в кухню за вазами, вместе расставляли цветы, которые Лев принес из оранжереи. И когда их руки случайно соприкасались, они улыбались друг другу немного грустно. Как жаль…

Они сидели неподалеку от гроба на диванчике и молчали. Ася прислушивалась к себе и удивлялась — как же легко ужас и отчаяние тают для нее рядом с этим человеком. А слезы, подступающие к глазам и сжимающие горло, — это не слезы горя, а слезы любви, которая не находит иного выхода, разве что вырваться наружу таким вот странным образом. И больно, и сладко, и мучительно, и безнадежно…

«Какая я эгоистка! — думала Ася обреченно. — Умерла Лиза, а я думаю о том, что все кончено для меня в этом доме. Что я теперь должна уехать, и со Львом тоже все кончено, не начавшись. И чудовищность предстоящей разлуки меня пугает больше, чем смерть девочки. И собственная участь заботит больше, чем участь других. Я ужасная, ужасная…»

Слеза побежала, скатилась с подбородка, упала на подол платья, за ней другая… Асина рука нервно теребила обивку дивана. Лев накрыл ее ладонь своей, и… все вокруг для нее закружилось в медленном танце. Сила и нежность его пальцев. И больше ничего — ни черных зеркал, ни белых цветов, ни злобной карги, скалящей зубы в темноте за окном.

Смерти нет. Есть только любовь, любовь, любовь… Только бы он не убрал руку. Только бы держал вот так же…

— Августина, вы дрожите. Вам холодно? Я принесу плед.

— Нет! Только не уходите, прошу вас!

— Хорошо, хорошо. Только не надо так дрожать. Давайте вашу вторую руку.

Кроме их голосов, в замке не осталось звуков.

— Давайте будем разговаривать, Августина. Спросите меня о чем-нибудь.

— Почему вы приехали в Бужениново?

— Сам не знаю.

— Зато я знаю. Вы любите Ирину Николаевну.

— Вы очень проницательны.

— Это потому, что я люблю, вас.

— Вы прекрасны, Августина. И я рад, что вновь познакомился с вами. Но вам лучше выбросить меня из головы. Я вас недостоин, — сказал он устало. И несмотря на то что слова его были безрадостны для нее, его пальцы, сплетающиеся с ее пальцами, доставляли ей неизъяснимое наслаждение. И говорили совсем другое. — Для вас любовь имеет несколько иной смысл, чем для меня, для Ирины Николаевны, — сказал он и повторил: — Как жаль…

Ася взглянула на него. Лев не улыбался. Его профиль был четок, линии рта суровы. Янтарь глаз сверкал в дрожащем пламени свечей.

— А что вас привело сюда? Не детские же мечты о принце на коне? — спросил он.

— Вовсе нет. После гимназии надо как-то жить. У меня не осталось никого из близких, сюда меня привел случай.

— Что же вы станете делать теперь?

— Я не успела подумать об этом. Наверное, стану сельской учительницей.

— Вам нужно выйти замуж.

Он держал ее за руки. И торжественная суровость обстановки, и тишина ночи, и полумрак — все заставляло придавать словам особый смысл. Возможно, в иное время, в иной обстановке те же слова показались бы не более чем дружеским советом. Теперь же они были исполнены особого смысла. Звучали как предложение. Если бы это было так!

Наутро Лев верхом отправился в город. Его не было целый день. Он вернулся злой, раздраженный, сразу заперся в своей комнате и к ужину не вышел.

В день похорон в замок привезли Ирину Николаевну. Теперь она лишь отдаленно напоминала ту уверенную в себе экстравагантную даму, что хозяйничала в замке неделю назад. Ирина Николаевна согнулась, стала будто бы меньше ростом и больше походила на тень, чем на прежнюю хозяйку.

Полковник пил, закрывшись у себя в кабинете. Прислуга была предоставлена самой себе. Сразу после похорон доктор исчез. Впрочем, Ирина Николаевна, похоже, и не заметила его исчезновения. Ася не знала, чем помочь и как поддержать хозяйку. Та тенью бродила по замку и что-то тихо бормотала. Лев подошел было к ней, но она прогнала его, сказав безразлично:

— Оставьте меня в покое…

Ася все же налила в склянку капель и подошла к хозяйке:

— Ирина Николаевна, выпейте.

— Что? — Та обернулась и взглянула на девушку так, будто впервые видела. — Августина? Она любила вас… Чужих всегда легче любить, чем своих. Вы не находите?

— Я… я не знаю. Я привязалась к Лизе, и мне жаль…

— Это я виновата. Я одна виновата. И Бог наказал меня, и правильно.

— Зачем вы так?

— Вы еще очень молоды. Вы не знаете, как сладок бывает грех. Так сладок, что человек готов все самое дорогое забыть, пренебречь… Всегда есть выбор… Но сладость греха манит, очень сильно манит…

Ася всерьез опасалась за рассудок Ирины Николаевны и стояла перед ней со своими каплями, думая лишь об одном — уговорить хозяйку выпить лекарство.

— Я ведь столько Лизоньку по врачам возила. И на воды, и за границу… А потом мне люди подсказали — к старцу, в пустынь. Поехала я, упала в ноги, плачу. А старец тот… знаете, что мне сказал?

— Что же? — Ася терпеливо дожидалась, когда хозяйка выговорится и согласится выпить капли.

Если мать действительно желает блага своему чаду, то должна сама сделаться святой.

— Сделаться, святой?

— Такая малость, правда? — Ирина Николаевна вымученно засмеялась — Я тогда разозлилась. Не желала нравоучения слушать. Хотелось, чтобы старец воды из колодчика дал или слово такое целительное над Лизой проговорил, а ничего этого не было. Он больше не стал со мной говорить, прогнал.

— И что же… потом?

— Потом… Потом мы взяли для Лизы доктора…Потом меня арестовали. Потом Лизы не стало!

Ирина Николаевна вдруг громко, надрывно засмеялась, затем лицо ее исказилось и смех перешел в рыдания. Ася протянула склянку с каплями, но Ирина Николаевна неловко взмахнула рукой, склянка упала на ковер.