Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская Страница 53

— Помогите же кто-нибудь! — испуганно закричала Ася. На ее зов подоспел урядник.

— Нам пора, — объявил он. И Ирина Николаевна покорно поднялась и, безучастная, последовала за ним.

Стояло как раз то пограничное время суток, когда день, изжив себя, не успел перейти в вечер. В замке еще не зажигали ламп, и было не слишком приятно идти по сумеречному коридору мимо детской, в которой совсем недавно лежала больная девочка.

Стараясь не смотреть в сторону приоткрытой двери, Ася все же поймала боковым зрением какое-то легкое движение в детской. Ей почудилось, будто белая ткань проплыла на фоне окна. Холодея от внезапно нахлынувшего ужаса, Ася остановилась напротив двери.

— Кто здесь?

Несколько секунд из детской не доносилось ни звука. Затем дверь, скрипнув, отворилась. Перед Асей предстала горничная Татьяна с тряпочной куклой в руках.

— Татьяна?! Зачем вы здесь? Вы напугали меня!

От испуга Ася почти кричала. На лбу выступили холодные капли.

— Вы тоже меня напугали. Я подумала, что это… она.

— Кто — она?

— Покойница. Будто вы не знаете. Вы ведь тоже так подумали? Покойники всегда являются за своими вещами. Если умер молодой, то уж наверное.

— Являются? — холодея спиной, переспросила Ася.

— Молоденькая она была, не нажилась. Наверняка нынче явится…

— Что вы такое говорите! — нарочно громко вскричала Ася. Ей хотелось развеять ужас, который нагнетала Татьяна. Но почему-то получалось плохо. — Зачем вы куклу взяли?

— Надобно куклы и вообще все вещи покойницы вниз снести. Чтобы она наверх не пришла. Пусть уж внизу…

— Глупости! — как можно решительнее проговорила Ася. — Положите все на место.

— Как знаете. Ваша комната рядом… Ежели вы не боитесь, тогда конечно. Только вас она больше любила, к вам и придет. Это уж как пить дать.

— Ступайте! — строго сказала Ася и уже в спину Татьяне добавила: — Это суеверия! Живых надо бояться, а не мертвых.

Ей так удачно пришли на ум слова батюшки Сергия.

Некоторое время Ася чувствовала себя довольно бодро. Но вдруг поняла, что в огромном левом крыле она осталась сейчас одна. Совсем одна. За окном начинался дождь. И как обычно в самом начале, капли дождя противно царапали по стеклу, будто невидимый зверек задумал своими коготками привлечь внимание той, что была внутри. А если Лев тоже уехал? Поехал следом за Ириной Николаевной?

Ася поспешила зажечь лампу. Свет, пятном отражаясь в окне, создавал иллюзию чьего-то присутствия там, в темноте за окном. И этот кто-то видел ее, Асю, наблюдал каждое движение.

Если бы он был здесь! Держал бы ее за руку, как прошлой ночью… Страхи отступили бы сами собой!

Дождь усиливался, настойчиво колотил каплями в стекло, белые всполохи начавшейся грозы освещали комнату мертвенным светом. Гром за окном, смешиваемый с шумом ветра, заставлял с возрастающим беспокойством прислушиваться к звукам. Казалось, что звуки везде — в комнате за стеной, в коридоре, на верхнем этаже…

Тени, отбрасываемые предметами в свете керосиновой лампы, казались неестественно огромными. Ужас разрастался вместе с ними, заполнял комнату. Вот страх уже заполнил все темные места — в шкафу, под кроватью, за ширмой… Только круг, обрисованный светом лампы, еще оставлял слабую надежду на спасение. Теперь она явственно слышала шорох в конце коридора. Ася распахнула дверь, выскочила из комнаты, держа перед собой лампу как щит.

Со стороны гостиной по коридору шел архитектор.

— Лев… — Она едва сумела выговорить имя. Страх парализовал ее. Лев подошел и взял у нее лампу. Она обвила руками его шею, прижалась лбом к его подбородку. — Не уходи! Не уходи…

Они очутились в ее комнате. Она держалась за него, боясь отпустить. Лампа выпала из его рук, стекло треснуло, свет погас…

Пусть. Все равно…

В темноте он взял в руки ее лицо и поцеловал наугад. Она не видела его глаз, не видела вообще ничего. Но каждое прикосновение его губ обжигало ее, как, наверное, в этот миг всполохи молний за окном обжигали мокрое небо. Ни с чем, испытанным прежде, Ася не могла сравнить новые, льющиеся изнутри ощущения.

За окном терзалась гроза — деревья парка то гнуло к земле, то поднимало вверх, грозя вырвать из земли с корнями и унести в бушующее небо.

«Вот и я… — успела подумать Ася. — Вот и со мной так же…»

Она не видела его лица, не видела рук, плеч. Она могла их только чувствовать и находить на ощупь. И она чувствовала и находила. И то, что творил с ней сейчас мужчина, в точности походило на то, что творилось за окном. Та нежность, которая подразумевалась накануне, когда он осторожно держал ее пальцы в своих, вдруг стремительно, вмиг уступила место какой-то неведомой ярости, которой она бездумно, покорно поддавалась, находя в этом острое, незнакомое наслаждение. Она то гнулась, как слабая акация за окном, покорная его рукам, то выпрямлялась, сама обвивая руками, как ветками, его упругое сильное тело, припадала губами к его груди, шее, губам, торопилась, будто стремясь напиться заветной влаги, покуда не кончился дождь. Торопливо и покорно она помогла ему избавить ее от одежды и с почти равной настойчивостью бросилась к его рукам, как только он освободился от собственной. Его ладонь, не встречай больше препятствий на своем пути, тяжело и горячо поползла по синие вниз. Ася чувствовала, как пылает ее лицо и вся она загорается от прикосновений. Впервые ее тела касался мужчина. И эти прикосновения, она чувствовала, делали его неистовым — таким, каким она его не знала. Она не могла даже подозревать, что все бывает так.

Ее рукам, губам, ей самой уже не осталось места в этом бушующем водовороте. Как щепка в штормовом море, она отдавала себя на милость стихии, которую представлял собой сейчас ее возлюбленный. И эта стихия терзала ее, крутила и сладко мучила.

И в эти мгновения Ася чувствовала — она не одна, она нужна ему так же, как он нужен ей. И хоть в яростной темноте этого поединка не было сказано ни слова, Асе казалось, что все ясно без слов.

К встрече нового, 1916-го, года Сонечка Круглова отнеслась без обычного воодушевления. Она отказалась сразу после Рождества поехать с матерью к тете в Ярославль и осталась дома. Закрывшись у себя в комнате, Сонечка достала берестяной короб с рукоделием и принялась вязать. Она вязала теплые рукавицы и шарф. Шарф получился с первого раза — мягкий, пушистый и ровный. Рукавицы не поддавались. Сложнее всего было вывязать палец — приходилось несколько раз распускать и начинать вновь.

Это занятие настолько увлекло ее, что ни разу за праздничные дни она не выбралась на каток или хотя бы на гору, покататься на санях. Как привязанная сидела она над своим рукоделием и с завидным упорством распускала и начинала вновь. Необходимо было добиться, чтобы рукавицы выглядели безупречно, были теплыми и удобными. Это занятие, от которого никто и не думал ее отвлекать, давало возможность наедине с собой думать о нем, мысленно быть рядом с ним.