Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева Страница 54

— Ты сама разрешила мне сюда прийти! Ты сама уже хочешь, чтобы я попала в эту твою несуществующую комнату!

Художника в комнате не было. Только подрагивала, будто от сквозняка, белая ткань на раме.

Место художника было свободно, и, возможно, Черепаховая Кошка освободила его для Саши.

Саше непременно надо было убедиться, что это место — ее. Разбудить Кошку, заставить ее открыть глаза и посмотреть Саше в лицо, потому что в Сашино лицо очень давно никто не смотрел.

Кошка пустила ее на карниз — это было единственным утешением.

Всю ночь Саша бродила по парку, и Кошачье окно оказывалось то ближе, то дальше, но никогда — вплотную и никогда не было открыто. Тогда Саша вспомнила про этот десятиэтажный дом со странной крышей: обычная кирпичная коробка, высокая, с ровными стенами и с архитектурным выкидышем на самом верху. Это было нечто вроде чердака, но только почти без стен — вместо стен были лишь полукруглые арки, по две с каждой стороны, а под арками вдоль стены квадратным выступом шел массивный карниз.

Саша нырнула в воображаемое ателье, чтобы взять шелковый платок, и вдруг увидела за прилавком с белыми отрезами опустевшие шкафы. Сначала она подумала, что в ателье вломились воры. Но это было глупо: кто может красть из воображаемых помещений? Только Черепаховая Кошка могла проникнуть сюда. Значит, это она выгребла все Сашины работы — на том основании, что будто бы Кошке они изначально и принадлежали.

Пришлось стиснуть зубы.

Саша выскользнула из опустевшего ателье и взглянула на раму для батика, возникшую прямо на аллее безлюдного утреннего парка. Было около девяти часов, рассвет еще и не думал начинаться, но уличный фонарь давал Саше достаточно света. Она натянула на раму ткань и быстро начала рисовать. Как ни странно, на этот раз кисть слушалась ее: мазки ложились точно, и краска растекалась именно так, как она задумала.

Саша рисовала чердак десятиэтажки. Открытую дверь на чердак.

Когда в десять утра она пришла сюда и поднялась пешком на верхний этаж, дверь и в самом деле была открыта.

К ней вела железная лестница: перила из тонких прутьев и ступеньки, сетчатые, ажурные, словно педаль ножной швейной машинки, которая когда-то стояла в комнате у бабушки Иры, привезенная из деревенского дома. Саша поднялась по ним, стараясь ставить ногу как можно бесшумнее, и потрогала висячий замок. Он казался запертым, но на самом деле дужка была не защелкнута, и Саша вышла на чердак. В лицо ей тут же ударил ветер, перемешанный со снегом.

Под ногами захрустела смерзшаяся земля. Никто никогда не убирал тут грязь, принесенную косыми дождями. Справа от входа намело небольшие сугробы: они лежали и на карнизе, и внутри, под крышей. Саша пошла налево, чтобы оказаться с подветренной стороны. Ей не хотелось, чтобы сильный порыв сбросил ее вниз. У нее были совсем другие планы.

Перед невысоким парапетом, обозначающим границы чердака, Саша остановилась. Крепче намотала шарф, плотнее застегнула куртку, надела на руки перчатки, а шапку сдвинула на глаза. Она точно понимала, что простоит на карнизе долго, потому что шагнуть вперед было страшно, и нужно было время — много-много времени, — чтобы разбудить Черепаховую Кошку, а потом уже набраться смелости и прыгнуть к ней в окно.

— Тебе решать, — сказала Саша. — Или ты пустишь меня к себе, или я упаду вниз. И чего-то ты определенно хочешь. Потому что ты разрешила нарисовать открытую дверь.

Она села на парапет, перекинула ноги вниз. Носком ботинка дотронулась до карниза, попробовала его на прочность. Карниз был тверд, как скала. Тогда, придерживаясь руками за парапет, Саша поставила на него ногу. Ступня подошла идеально: карниз был словно под нее скроен: двадцать четыре сантиметра, ровно столько же, сколько было от Сашиной пятки до кончиков пальцев. Вторая нога встала рядом. И медленно, прижимаясь спиной к стене, Саша стала продвигаться к центральной опоре.

Город, лежащий внизу, едва угадывался за плотным снежным тюлем, и Саша чувствовала облегчение: это значило, что никто из людей, проходящих внизу, тоже не видит ее.

— Открой глаза, Кошка, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты посмотрела на меня.

1

Когда Виктор пришел домой, на часах было самое начало одиннадцатого. Рита куда-то ушла, несмотря на то что в среду у нее выходной.

Саши тоже не было.

Виктор подумал, что так давно не видел Сашу, что даже не может представить ее себе, когда захочет. Это было неправильно и как-то даже немного жутко…

Сегодня предстояло умереть, а он так ни с кем и не попрощался.

Виктор схватился за мобильный телефон, набрал один номер, потом другой, но ни там ни там ему не ответили.

Рита не слышала звонка, потому что шумел мотор такси, проезжали мимо машины, и у водителя громко играла ритмичная клубная музыка.

Саша не слышала, потому что звук мобильника был отключен. Он, правда, вибрировал, но ее и саму трясло — от холода, напряжения и страха. Теперь, стоя на карнизе, взывая к безразличной Черепаховой Кошке, которая не удостаивала ее и беглым взглядом, Саша больше всего хотела быть маленькой девочкой, чтобы ее спасли, отругали и пожалели. Она разговаривала с Кошкой, постепенно теряя надежду, что та отзовется.

Виктор по привычке потянулся за пультом, но передумал включать телевизор. Тратить последние часы жизни на боксерский поединок или футбольный матч ему не хотелось. Еще меньше хотелось смотреть на Смерть, даже если приставка и записала новую программу СЛТ. Ведущая больше не волновала его; это было странно: Виктор обнаружил, что привык жить в состоянии легкого возбуждения, которое усиливалось, стоило ему представить ее длинные ноги или грудь, которую почти не скрывала тонкая, полурасстегнутая блузка.

Теперь он представил, как ведущая будет выглядеть лет через тридцать, и вспомнил одну великовозрастную даму, хозяйку картинной галереи…

Однажды Рита потащила его с собой на открытие выставки — тогда они еще разговаривали. В руке у хозяйки вечера был бокал, из которого она постоянно отпивала. Запах свежей выпивки мешался со вчерашним перегаром. Под глазами у нее угадывались густо припудренные мешки, и во всем облике блеск гламурной жизни мешался с приметами небрежности алкоголика. Косметика была наложена тщательно, но таким густым слоем, что уже к середине вечера по пудре пошли трещины, какие бывают на африканской обезвоженной почве. В глубоком декольте видны были большие, плоско лежащие груди, в ложбинку между которыми стекал узкий темный ручеек пыли и пота. Ноги у нее были длинные, но исхудавшие и кривые, словно древесные ветки, и сквозь колготки просвечивали крохотные синяки и красные варикозные звездочки.

Рита никогда бы такой не стала. А ведущая из «Лучшего видео» обещала стать именно такой.

В поисках подходящего дела и ожидая, что Рита или Саша вот-вот вернутся домой, Виктор прошелся по квартире и обнаружил, что шпингалет на двери в кладовку сорван, и дверь не закрывается. Он включил свет и с изумлением увидел, какой тут царит бардак: на полу клубком валялись старые тряпки, перекрученные, свернутые, будто кто-то пытался свить из них гнездо. В тряпках запутались старые фотоальбомы, какие-то книги без обложек и даже старые Сашины игрушки. Виктор стал подбирать и раскладывать по местам всю эту рухлядь, и из одной тряпки выпал сначала шпингалет — прямо с винтами, на которых он когда-то держался, — а потом черно-белая фотография, где он обнимал Риту за плечи. Виктор улыбнулся: ему всегда нравился этот снимок. На нем он сам был похож на Теда Нили в «Jesus Christ», а Рита — маленькая и легкая, как бутон весеннего цветка, — смотрела на него с обожанием. Да, у них были и такие времена — только кто бы теперь поверил, что такие времена у них были.