Иная - Сьюзан Хаббард Страница 54

Если быть точной, сказала она, она с первого триместра поняла, что беременность у нее не «нормальная».

— Я чувствовала себя ужасно. — Она потерла лоб и запустила пятерню в волосы. — Меня все время рвало, а по отношению к твоему отцу я вела себя отвратительно. Я во всем винила его. Но на самом деле беременность была моей затеей.

— Для этого обычно требуются двое. — Это прозвучало так чопорно, что она снова рассмеялась, и я наконец улыбнулась.

— В нашем случае движущей силой была я, — сухо сказала она. — Он тебе ничего об этом не рассказывал?

— Кое-что. Он сказал, что беременность протекала тяжело. И он сказал, что это ты хотела меня. — Я смотрела на реку.

— И это тоже не совсем верно. Посмотри на меня. Ты уверена, что хочешь это услышать?

Я больше не была в этом уверена, но сказала:

— Я должна знать. Такое ощущение, будто от моего знания зависит все.

Она кивнула и рассказала мне свою историю.

Вообразите, что вы нашли любовь своей жизни, а потом потеряли ее. Да, люди постоянно теряют любимых во время войн или эпидемий, в результате аварий или убийств. Но представьте, каково смотреть, как любимый меняется у вас на глазах, превращаясь в некое иное существо, и вы бессильны его вернуть.

Мама рассказала мне, как она встретила Рафаэля, об их первых неделях вместе, о том, как собиралась в Англию словно на медовый месяц. Она описала их воссоединение: ужас видеть, что в теле Рафаэля поселился совсем другой человек, и тщетное желание восстановить того, кем он был прежде.

— Он был потрясающе умный, — сказала она. — И веселый. Он умел танцевать, и рассказывать анекдоты, и, разумеется, был красив…

— Он до сих пор красивый, — вставила я.

— Но кое-чего ему не хватает, — сказала мама. — Того, что делало его моим Рафаэлем.

Она надеялась, что время и любовь помогут ему стать прежним.

— Самое странное, это то, что он сам навязал себе новую личность. Это не было результатом его так называемого «недуга». Он был охвачен чувством вины. Сделался в некотором роде монахом, настолько озабоченным тем, чтобы не совершать ошибок, что казался застывшим, запрограммированным.

— Когда-нибудь ты узнаешь меня как следует, — сказала она мне, — но ты уже видела достаточно, чтобы понимать, что я импульсивна и порой даже глуповата.

— Мне нравится.

— И отцу твоему тоже нравилось когда-то. В любом случае, пожениться была моя идея. Он считал, что неэтично вампиру жениться на смертной. А я заявила, что любовь не есть предмет этических построений!

С минуту мы молчали. Вдруг по воде пробежала рябь, и у меня на глазах серо-белая масса поднялась к поверхности и обрела форму. Я тронула маму за плечо и одними губами спросила: «Ламантин?»

Она кивнула. Ламантин отвернул от нас свою морщинистую морду и медленно ушел обратно в глубину.

— Подумать только, они и вправду существуют, — выдохнула я.

Мае протянула ко мне руки и крепко обняла.

Слушать маму в тот день было все равно что слушать, как дошкольникам на прогулке читают ужастик. Ничто в окружавшем меня пейзаже и живых существах не перекликалось с рассказываемой историей.

— Я заманила его в ловушку, — говорила она. Рядом на цветущий куст садились бабочки. — Он не хотел ребенка. Я говорила ему, что пользуюсь двумя способами контрацепции, так что ему не надо. Я солгала ему.

Впервые у меня возникло ощущение, что я и впрямь слышу больше, чем хочу знать.

Казалось, она почувствовала мою неловкость.

— Поэтому, когда я узнала, что беременна, я почувствовала себя победителем — ненадолго. Потом мне сделалось плохо.

О беременности она узнала в ноябре — пиковый сезон депрессий в Саратога-Спрингс.

— Погода стояла ужасная, и я сидела дома. Он ненавидел себя за то, что уступил мне, и поэтому старался быть безупречным. То есть изображал идеального мужа — нет, скорее сиделку, — заботился обо мне, изучал вопросы ведения беременности и приема родов на дому, следил за моим питанием, брал анализы крови. Они с Деннисом кудахтали надо мной, будто две наседки. Мне из-за них хотелось визжать.

Две сойки — самцы, хвосты и крылья у них были ярко-синие — опустились на камни у реки и уставились на нас. Внезапно, совершенно неожиданно мне стало жаль папу. Он старался делать то, что считал правильным, учитывая обстоятельства. А мама жадничала.

Она наблюдала за мной и теперь кивнула.

— Он старался поступать правильно. И думал, что иметь нам ребенка — неправильно. Что ж, Ариэлла, хотя бы в этом я победила.

Я набрала побольше воздуха.

— Мама… Мае, я хочу знать, почему ты нас бросила.

— Это просто, — сказала она. — Я хотела стать такой же, как вы. Я устала оставаться за бортом.

По мере развития беременности мама отмечала все больше признаков того, что ребенок внутри нее — то есть я — не является обычным человеком. Жуткая тошнота и крайняя степень анемии считались необычными, но не ненормальными — к такому выводу пришли отец с Деннисом и недавно присоединившаяся к ним Рут.

— Я возненавидела эту женщину с первого взгляда, — сказала мае. — И она меня явно терпеть не могла.

Кошмары тоже не считались чем-то из ряда вон выходящим.

— Но мне снились не просто страшные сны. Проснувшись, я не могла их вспомнить, и это само по себе было ужасно для того, кто всегда уделял большое внимание сновидениям. Я просыпалась с разинутым от крика ртом на мокрых простынях, обоняние у меля обострилось настолько, что я чувствовала вкус крахмала на наволочках. Я слышала голоса — совершенно незнакомые и определенно не принадлежавшие ни тебе, ни твоему отцу, — твердившие мне, что я проклята. Я хотела крикнуть в ответ: «Кто проклинает меня?!» Но крик умирал у меня в горле. У меня постоянно подскакивала температура. Я слышала, как они говорили, что у меня горячка.

Налетел ветерок и погнал по воде косые полосы ряби. Воздух проходил прямо сквозь меня. Я сомневалась, стоило ли мне вообще появляться на свет.

— Ариэлла, я рассказываю тебе все это, поскольку хочу, чтобы ты поняла, почему я ушла.

Она наклонилась ко мне, между нами оставалось только крохотное пространство на теплом камне, но я не подалась ей навстречу.

— Расскажи мне остальное, — произнесла я напряженно.

— Я просила его сделать меня «иной». Такой, как он. Как ты. А он отказался.

И она рассказала мне об их спорах, о которых я не люблю думать, а писать здесь и того меньше. Слушать родительские ссоры… есть ли что-нибудь хуже для ребенка, за исключением варианта услышать о них спустя годы и знать, что он сам был их причиной?

Отец не собирался никого делать вампиром. Мама, чувствуя, что я (еще в утробе) уже вампир, не собиралась оставаться единственным стареющим смертным в семье.