Трудно быть феей. Адская крёстная - Ея Россо Страница 55

Сотники приказ поддержали, гражданских помощников быстро со стен спровадили и по-военному четко службу дальше продолжили. Вскоре на площадках только дозорные остались. Да пара человек у костров, чтобы огонь поддерживать. Кострища, посовещавшись, тушить не решились. Холодина стояла такая, что зубы сводило при разговоре, будто воды студеной глотнул. На том и сошлись, по местам расходясь.

Во дворец гостей нежданных старшой проводил, вместе и вошли в палаты царские. Царица с придворными дамами в себя пришли, горничные их чаем отпаивали. Домовята неторопливо тушки мышей-крыс в вёдра собирали, девицы синхронно под шорох метёлок вздрагивали и глаза закатывали. Возле трона царского и разместился женский цветник: на подушках да на ступеньках вокруг Зинаиды расселились, ноги под себя поджав.

Зинаида, бледная до синевы, восседала на троне, пытаясь лицо держать. Глаза государыни лихорадочно блестели от слёз невыплаканных до конца, губы потрескались до кровавых ранок: на нервах да от стресса — кусала их царица нещадно. Девы негромко разговоры вели, обсуждая происшествие. Царица же, в чашку с горячим чаем вцепившись, молчала, в мыслях своих витая. Как дверь распахнулась, кружка та едва из пальцев не выскользнула. Вздрогнули все, замерли, опасливо в дверной проём вглядываясь. Охнули удивленно, признав старшего сотника в компании чужих людей.

— Кто это? — нарушив все приличия с церемониями, выпалила Зинаида нервно.

— Позволь представить гостей дорогих, государыня, — степенно поклонился сотник Рында, приветствуя царицу и придворных дам. — Это… — э-э-э… — назвать красну девицу бабой да еще и Ягой у мужика язык не поворачивался, а по-другому не представлял как и обозначить гостью.

— Светлого дня, государыня, — улыбнулась девица, уловив мысли сотника. — Позволь сама про себя расскажу. Царевна Ягиня — старшая дочь царя Берендея и сестра крёстной матушки твоей Февронии. В мирах бабой Ягой кличут, хранительницей пути. Со мной друг-помощник — Сириус, волк небесный, — Яга голову склонила в приветственном жесте и снова улыбнулась.

Улыбка ее солнечным лучиком тёплым по всем скользнула, будто ладошкой кто по щекам огладил ласково. Зинаида судорожно вздохнула, ответно приветствуя, заметалась взглядом по лицам пришедших, и тут вдруг в руках Ягини клетку увидала, тканью тёмной накрытую. Кольнуло сердце предчувствием неприятным, заледенели руки, крепче в чашку цепляясь, но, совладав с приступом паники, царица голосом просевшим поинтересовалась у царевны:

— А… в клетке кто?

Ягиня ответить не успела, как вперед сотник выступил.

— Ты уж не серчай, государыня, в клетке… матушка твоя крёстная… Кабы не высочество, сбежала бы ведь… госпожа императрица бывшая. Делов-то наворотила, едва в грех смертный не вогнала всех нас своими приказами. Вот царевна-то её и спеленала. Уж не знаю, откуда они с водком к нам припожаловали, а то, что Ягиня про беду нашу знает, так то Бабаю Кузьмичу пропавшему благодарность сказать надобно.

— Ф-феврноия? Там? — в ужасе глядя на клеть, прошептала Зинаида.

— Не про то думаешь, государыня, — вновь не дав царевне слова молвить, встрял сотник. — Беда у нас большая. И сроку нам на все про все три дня!

— К-к-какая беда? Какой срок? — с каждым новым вопросом царица брала себя в руки, и вот уже не запуганная девчонка сидит перед гостями, а молодая государыня. — По порядку докладывай! — выпалила Зинаида, ладошкой по подлокотнику пристукнув.

Волк хмыкнул, огляделся, к стене скользнул и, прихватив кресло, вернулся к Ягине. Царевна благодарно кивнула, уселась и продолжала молча наблюдать. Царица слегка покраснела, смутившись своего промаха, и свирепо уставилась на сотника, ожидая ответа. В голове лихорадочно мысли носились, а одна виски молоточком долбила: «Кто защитит, раз крёстная в клетке птицей мается?»

Что интрига их хитрая раскроется, Зинаида не сомневалась. Вон как Ягиня по сторонам зыркает! «И что ей тут надобно? Сами бы со всем справились!» — Зинаида едва заметно поморщилась, слушая сотника и размышляя над своей бедой. Как оправдаться и выкрутиться из ситуации — в голову никак не шло. Любовью прикрыться? Ревностью? Так и скрывать нечего, в помутнении разума согласилась мужа любимого опоить, ревность черная змеей в сердце проникла, ядом разум отравила. А то и на крёстную свалить можно: мол, околдовала, с ума свела, погубить обоих хотела!

Мысль так понравилась Зинаиде, что она на троне выпрямилась, лицом посветлела, успокоилась и вникать стала в рассказ сотника Михея Святогоровича, стараясь в сторону Яги и красавца волка небесного не глядеть. Царевна перемену в государыне подметила, вздохнула печально: тлела надежда в сердце её — непричастна Зинаида к делам сестрица. Ан нет, знала-ведала жена молодая, что творила под началом крёстной любимой. Теперь бы выяснить, куда Бабай Кузьмич делся и что за колдовство над Жданом учудили царица с Февронией.

— И что же ей надобно? — надрывно прозвучал голос царицы, сердце в ужасе зашлось, как подумалось: пришла Амбрелла за Жданом, а как отдать, коли самой нужен до судорог в руках и острой боли в душе?

— Мыслю я, за государем фея лесная пришла, — гулко вздохнул сотник Михей, речь свою заканчивая. — По другому и ума не приложу, что ей у нас-то еще понадобилось, — развел руками воин и на царицу уставился, решения ожидая.

— Да как так? Государь что — вещь какая? — запричитала Зинаида, с трона вскакивая, руки заламывая. — Был бы жив-здоров, сам бы вышел поговорил! А когда он болен — лежит без чувств, без мыслей?! Что делать, дядька Михей? Что делать?! Нельзя царя отдавать ведьме проклятой на растерзание! — слёзы потекли по щекам бледным, румянцем ревности изнутри подсвеченными.

Царица березкой подломленной рухнула на ступеньки, к трону ведущие, и заплакала тоненько, жалобно, руками себя обхватив.

— Как отдать? Нельзя отдавать! — подскуливала, плача, а в голове картины прошлого одна за другой всплывали.

Знала, Зина, ведала, ничего хорошего из затеи с женитьбой не выйдет. Стоит только гребень волшебный потерять и кудри царские им перестать чесать, вспомнит всё царевич! Любовь истинная, что Ждана с Амбреллой много лет назад накрыла, — подарок богов. Раз в столетие такое с живыми существами приключается. И все реже с каждым веком. Уж она-то, Зинаида, вопрос этот изучила вдоль и поперек. Сколько легенд и сказаний прочитала, выискивая, как связь истинную разрушить, разум другой половинке при этом сохранить. А тут крёстная со своей идеей, кошкой ласковой в доверие втёрлась, подсказывала, намекала, рассказывала.

И в какой-то момент дрогнула Зина, не выдержала. В мечтах свои девичьих представлялось ей всё иначе: пусть не сразу, да получится любимого голосом своим очаровать, красотой увлечь, преданностью да разумностью в себя влюбить.

Уж и засватали когда, не могла налюбоваться-надышаться на Ждана. Ловила моменты счастья, костер надежды своей подпитывала: вот платок подал, тут цветов нарвал, здесь хмуро на юношу глянул («Ах, ревнует!») И сердце трижды сильнее биться начинало от счастья, упорно не желая замечать иллюзию, которую сама себе и придумала: вежливость и благородство — привычки благоприобретенные. А более ничего в принце в её сторону не жило.