Мефодий Буслаев. Лестница в Эдем - Дмитрий Емец Страница 6

– Угу, – согласился Меф. – Состороны. Главное, что теперь я от этого освобождаюсь. У меня сейчас новыйпринцип: «Не делай другим того, чего не хочешь себе. Даже не мысли об этом, иничего не случится».

Мошкин понимающе улыбнулся.

– Даф? – спросил он.

– Даф, – признал Меф.

– То-то я вижу, что светлая пропаганда!

– Какая уж тут пропаганда! Тебе говорят:не пей из унитаза и не станешь козленком! А ты отвечаешь: «Отвали,пропагандист! Откуда хочу – оттуда пью!» Ну и пей себе, если неймется…

– Все равно не понимаю эту философию про«не хочешь – не делай»! – заупрямился Мошкин.

– А тут и философии никакой нет. Однасплошная практика. Ты должен перестать относиться к людям со страхом, инеприятностей у тебя сразу станет раза в два меньше.

– Я не виноват, что все на меня кидаются.Ведь кидаются же, да? – привычно засомневался Мошкин.

– А почему кидаются? Ты напряжен.Понаблюдай, как ты подходишь к незнакомому парню где-нибудь на пустынной улице.Пальцы у тебя неосознанно сжаты в кулак. И внутренне ты закручен как пружина.Идут такие два буратинки друг на друга. Лица каменные, грудь колесом, мышцаиграет… Ну прямо сцена из ковбойского фильма! А разберешься, так один бабушкеключи заносит, а другого за стиральным порошком послали.

Слушая Буслаева, Мошкин несколько развыщелкнул и убрал лезвие.

– Вообще-то логика есть, – призналон.

– Какая уж тут логика? Как мы смотрим налюдей? Выборочно. Из всего человечества мы замечаем хорошеньких девушек,парней-ровесников и всяких опасных с виду челов крутого вида. Всего жеостального для нас попросту не существует. Ни детей, ни стариков, нинуждающихся в помощи. Выборочный такой, искусственный мирок. Точно тебя гонятпо узкому темному коридору, а там, с другой стороны, ласково скалитсясъеденными зубками добренький дядя Лигул, – сказал Меф.

– Ну ты прямо как Даф правильныйстал! – пробурчал Мошкин.

Как и все служащие русского отдела мрака, онтерпеть не мог, когда ему напоминали о Лигуле. Слух о том, что мрак любит своеначальство, преувеличен. Пирамида мрака держится исключительно на страхе.

Меф покачал головой.

– Нет. Даф уникальна. Она в каждомчеловеке видит только хорошее, хотя бы его была всего капля. Даже если ейпопадется пьяница с разбитым лицом, который сидит в луже и кроет всехтрехэтажным матом, она не увидит всей этой грязи, а увидит, что у негонесчастные добрые глаза. Не хило, а? Мне такому вовек не научиться.

Держа нож в руках, Евгеша подошел к дверям,приоткрыл их и прислушался, нет ли в коридоре буйных озеленителей. Все былотихо, и Мошкин заторопился.

– Ну все, я пошел! Так ты придешь сегодняв пять? Что передать Арею? – спросил он нетерпеливо.

– А чего Арею от меня надо? –поинтересовался Меф, вспоминая, что в этом и была цель визита Евгеши.

– Понятия не имею. Он мне недокладывается. Да и работы сейчас завал – головы не поднимешь. Даже Тухломонаприпрягаем. Припрягаем ведь, да? – привычно засомневался Евгеша.

– Тебе виднее. А где Улита?

– Точно не знаю. В Питере, кажется.

– Чего она там делает? – удивилсяМеф.

– А я без понятия. Арей послал. Значит, впять ты будешь? Не подведи, а то меня прикончат.

И Мошкин умчался.

* * *

Из отгороженной шкафом кухни выглянула Дафна,только что закончившая разучивать очередную атакующую маголодию. Дело у неепродвигалось туго. Даф многократно ловила себя на мысли, что в Эдеме освоила быэту маголодию раз в семь быстрее. Легкие и эфирные, стражи света от жизни вчеловеческом мире тяжелели, привязывались к телам, обросли их привычками, и то,что прежде казалось естественным, как дыхание, становилось с каждым днем всеболее сложным.

Даже Эссиорх признавался, что был день, когдаон, проснувшись утром, долго лежал, смотрел в потолок и болезненно пыталсявспомнить: кто он – действительно хранитель или мотоциклист, которому приснилсяпутаный и яркий сон?

– Евгеша заскакивал. Арей зовет менясегодня вечером. Пойдешь со мной? – спросил Меф.

– Разумеется. Тебя одного в этот темныйгадюшник я не отпущу. Кстати, хотела спросить. Ты опять трогал мою флейту? –строго спросила Дафна.

– Откуда ты знаешь?

– На ней следы яичницы. А кто еще, кромебывшего темного стража, может играть на флейте, даже не вытерев губы? Ну и как?Вышла у тебя хоть одна маголодия?

– Нет.

– Это оттого, что ты стараешься игратьпальцами и дыханием, как обычные флейтисты. Тут же так просто не отделаешься.Надо душу вкладывать, сердце, все светлые помыслы… Губы – это глубоко вторично,особенно если на них яичница, – пояснила Дафна.

Меф хмыкнул.

– Слушай, а почему Мошкин служит мраку?Он же вроде как светлый, – поинтересовался он.

– В том-то и беда, что вроде как. А тогохуже, что он вялый. Иному доброму, но вялому дальше до света, чем какому-нибудьотрицательному, но цельному Чимоданову… К сожалению, так. Много думать о добреи одновременно не совершать добра хуже, чем не думать ни о чем вообще, тупотворя зло, – грустно ответила Даф.

– Ага. С Петруччо в этом смысле попроще.У него жизненная позиция лежачего камня.

– А какая позиция у камня? – непоняла Даф.

– Ну как какая? Каменная. Не делаетсовсем ничего, морду держит кирпичом и так мешается, что все егообходят, – сказал Меф.

Дафна кивнула. Она ухитрялась в одно и то жевремя слушать Мефа, следить за котом, убирать со стола и переселять на книжнуюполку валявшиеся на диване книги. «Моя семиделочка Юлия Цезаревна!» – поройдразнил ее Меф, потому что Дафна могла делать одновременно дел семь, из которыхдел примерно пять делались качественно, остальные же шли вынужденным самотеком.

Даф распахнула форточку и, отловив за кожистоекрыло, вытолкнула за окно Депресняка, который как-то слишком задумчиво смотрелна стоявшие у двери ботинки Мефодия. Дафна очень хорошо знала всенемногочисленные мысли своего кота и предпочитала не рисковать.