Танец Арлекина - Том Арден Страница 6

Вот так они и шли через лес: старик шагал медленно, словно древний пилигрим, а девочка то отставала от него, то обгоняла — резвая, проворная фея в платьице из домотканой ряднины.

Диколесье подкрадывалось к деревне словно вор. Тропа шла расширяющимся коридором.

Деревня Ирион лежит в глубине Тарнских Долин — лесистых котловин у подножий высоких гор, которые на древнем наречии эпохи Рассвета зовутся Колькос Арос — «Хрустальное Небо». К югу от этих мест, на равнинах Эджландии, снежные горы кажутся легендой, парящим символом другого, высшего мира. А для обитателей Тарна горы вполне реальны, они присутствуют всегда — висят на горизонте, словно белое призрачное нагромождение на фоне лазурной синевы небес. Даже в пору изнурительной жары горы напоминаю о том, что холода отступили ненадолго, что они лишь на краткое время ушли из этих, самых северных краев царства Эль-Орока.

Но когда жара особенно сильна, даже местным жителям кажется, что холода никогда не вернутся. В том году — 997а Эпохи Искупления, в сезон Терона по календарю Агонистов, в долинах стояло настоящее пекло.

Со времени войны этот сезон Терона выдался самым жарким.

Только тогда, когда они дошли до конца лесного коридора, Ката снова взяла отца за руку. Старик печально усмехнулся, но девочка этого не заметила, так как лицо отца скрывал капюшон. Такое неизбежно случалось на краю Диколесья. Как ни манила, как ни звала к себе Кату ярмарка, она бы с радостью вернулась в лесную глушь. Девочка потерлась щекой о заскорузлую руку отца.

Отец отдернул руку.

— Замарашка! Собралась чесаться об меня? Я что тебе — дерево?

— Папа!

Упрек отца был шуткой, конечно. Утром старик отправил дочку к реке, дабы она как следует умылась. Правда, он отлично знал, что вместо этого Ката играла и разговаривала с речной выдрой.

Ну, что тут поделаешь? У девочки своя жизнь. Она — дитя Диколесья, каким был и он сам, пока жизнь не заставила его стать другим.

Перед ними встала высокая полуразрушенная стена. Диколесье закончилось. Пройдя сквозь пролом в стене, отец и дочь оказались на кладбище.

Ката прищурилась.

Послеполуденное солнце светило ярко. Надгробные камни, поросшие мхом, лежали, словно дремлющие в заброшенном саду псы. Тишина — плотная, густая, пронизывающая все вокруг, смешалась с жарой, но все же её нарушали приглушенные голоса, стук барабанов, тоненькие переливы скрипки, доносившиеся со стороны деревни. Звуки наполняли круг, замкнутый домами, словно вода чашу, и переливались через край, поднимались кверху, как пар. Казалось, будто в чаще кто-то варил странное зелье. Ароматы этого зелья стремились ввысь, к полуразрушенной громаде замка, вздымавшейся над деревней, царившей надо всей округой.

Ослепительно белые облака парили в лазурном небе.

— О папа!

Девочка забыла о своих страхах и принялась плясать посреди надгробных камней. А её отец, в осанке которого еще сохранилась величавость, решительно воткнул посох в траву между могилами и зашагал к высокому тису, росшему в самом углу кладбища.

Ката посмотрела ему вслед.

— О папа, не надо! Только не сейчас!

— Всегда, дитя мое.

Когда-нибудь она поймет… В сердце старика путь к этому могильному камню был протоптан так же верно, как лесные тропки в Диколесье. Этой тропой ему было суждено идти всегда. Старик с трудом опустился на колени. Над его головой сплелись ветви тиса, а корни дерева накрепко ушли в кладбищенскую землю.

— Ах, Эйн, — вздохнул старик и провел пальцами по высеченным на камне буквам. Уже пять циклов миновало, а ему казалось, что только вчера его Эйн, казавшаяся просто уснувшей девочкой, начала свое холодное странствие, которое, наверное, продолжала до сих пор, будучи всего-навсего горсткой костей под землей.

Старик поднял голову. Воздух подсказал ему, что где-то поблизости люди, однако он знал, что его сейчас никто не видит. Старик провел рукой по краю надгробья, сорвал с камня мох и траву. Механизм сработал.

Надгробный камень медленно поднялся, словно крышка шкатулки.

Ката нетерпеливо переминалась с ноги на ногу около соседней могилы. При этом ритуале она присутствовала не раз, и он ей порядком поднадоел. Она ведь не могла увидеть маму внутри этой большой коробки! Там ничего нет, только темнота! Мимо пролетала ласточка. Ката протянула руку, и ласточка опустилась к ней на ладонь, не испытывая ни малейшего страха.

Ласточка, ласточка, где была, скажи?

Глазками своими мир мне покажи!

Ката закрыла глаза, чувствуя почти невесомое прикосновение коготков птички. Перед её взором появилась картина — смесь зеленого и коричневого цветов. Она услышала шелестение жуков под корой и звуки, издаваемые червями, ползавшими в жирной земле кладбища. Ярко-голубая вспышка — и птичка исчезла.

— Вот глупая!

Отец стоял у надгробья и что-то негромко бормотал. Ката подпрыгнула, дважды поклонилась маме, которая теперь жила под землей, и быстро побежала по кладбищу, прыгая по надгробным камням, словно по ступенькам. На бегу она распевала:

Камень холодный, камень жестокий,

Камень безжалостный и одинокий.

Ну а земля — это жизнь и спасенье:

Смерть принесет, но подарит рожденье!

— Эй, девчонка!

Голос прозвучал резко и внезапно, словно выстрел. Ката обернулась.

Она часто моргала. Со стороны храма между могил к ней шла какая-то толстуха.

— Как ты смеешь осквернять места упокоения усопших, девчонка?

Женщина была полногрудая, в черном платье с длинным шлейфом.

— Ты что, не понимаешь меня, девчонка?

Тяжело дыша, женщина нависла над Катой, похожая на страшную птицу, слишком грузную для того, чтобы уметь летать… На голове у незнакомки был нахлобучен чепец, формой напоминавший ведерко для угля, на груди сверкал золотой кулон.

— Ты, видно, ваганское отребье! Я научу тебя почитать бога Агониса!

Ката не понимала, о чем говорит женщина. Девочка только смотрела на её жирное, заплывшее лицо. Ката стояла на надгробном камне, испещренном причудливым орнаментом. Женщина схватила её за руку и стащила на землю.

Ката стала вырываться, раскричалась:

— Отпусти меня, отпусти!

— Отпусти ее, Умбекка!

— Папочка!

Толстуха отпустила руку девочки. Ката сердито стукнула женщину и спряталась за спиной у отца. Выглянув, она получше рассмотрела женщину. Лицо её было испещрено сеткой кровеносных сосудов. Поросячьи глазки злобно сверкали.

— Ах, вот как? Сайлас Вольверон! — язвительно фыркнула толстуха. — Так я и знала. Девочка — не Катаэйн!