Серебряный медведь - Владислав Русанов Страница 6

– Даже удивительно, – покачал головой Кулак, оглядев поле боя. – Я думал, они тут все жиром заросли… Если так дальше дело пойдет, то готовьтесь, парни, – денежки Сасандры придется отрабатывать кровью.

К слову, на самом кондотьере не было ни царапины, хотя Кирсьен видел, как тот размахивал фальчионом [6]в самой гуще боя. По-прежнему Кулак предпочитал левую руку, наматывая поводья на запястье правой. «Может, она у него увечная?» – не раз подумывал Кир, но спросить командира или кого-нибудь из товарищей по отряду стеснялся. Раз никто не говорит (даже словечком не обмолвится), то, наверное, это тайна, которую новичку, без году неделя влившемуся в банду, знать не следует. Парень и не лез не в свое дело. Захотят сказать – скажут. Нет – значит, не надо.

Выбравшись из малинника, они сломя голову помчали на латников, нацеливаясь им в левый фланг. С противоположной стороны налетал клином арьергард под командой Ормо Коготка. Тельбийцы весело рубили и топтали конями пехоту. Два прохода туда-обратно, и от первых трех рот полка не осталось на ногах ни единого человека. Ну и подумаешь, что вместе с сасандрийцами погибали под копытами и мечами свои же пехотинцы – согнанные из окрестных деревень землепашцы, пастухи, охотники!

Что ж, пехоту в пыль вбивать – не мешки ворочать!

Когда столкнулись кони, засверкали мечи, завертелись секиры, началась тяжелая повседневная работа военных.

Кир рубил мечом направо и налево, кричал что-то вместе со всеми, в едином порыве. А сам при этом думал, что, с детства готовясь к армейской службе, даже не догадывался, что же взаправду представляет собой подлинная война, без прикрас и мишуры.

Мальчишкой он много слушал воспоминания отца, отслужившего двадцать лет ветерана, его друзей, время от времени приезжавших в имение, отставного сержанта, приставленного к нему дядькой для обучения верховой езде, фехтованию, плаванию и стрельбе из арбалета.

Первые, детские впечатления о войне были: ровные зеленые поля с ухоженной травой, по которым передвигаются правильные прямоугольники пехотных баталий; яркие флаги и накидки, начищенная сталь шлемов, нагрудников и оковок щитов; кавалерия, гарцующая на вычищенных, блестящих, шерстинка к шерстинке конях; водные преграды, преодолеваемые по заранее наведенным мостам; чистые, игрушечные крепости, из ворот которых благообразные заседатели магистрата выносят символические ключи на бархатных подушечках. Генералы состязаются друг с другом в благородстве, а рядовые солдаты – в храбрости и беззаветной преданности императору и родине. Если кто-то и погибает, то мгновенной и красивой смертью. Раны неглубоки, оставляют ровненькие, небольшие шрамы и очень быстро заживают.

Гвардейский полк Аксамалы, куда молодой человек прибыл с рекомендательным письмом капитана т’Глена делла Фарр, поначалу подтвердил его отроческие и юношеские мечтания. Красивый мундир – алый с золотом, чистая казарма, выметенный плац – ни единой соринки, ни одного палого листика, – уважение горожан, женская любовь, шикарные парады и денщик, который коня и вычистит, и оседлает, и вымоет после барьерных скачек, вдобавок начистит сапоги и отполирует меч и шлем офицера. Чем не жизнь?

Позже, уже позорно сбежав из блистательной столицы империи и вступив в банду Кулака, тьяльский дворянин т’Кирсьен делла Тарн понял: кроме красивостей, в армейской жизни (в особенности в походе, в боевых действиях) есть еще полусырая с одного бока котелка и подгоревшая с другого каша, клопы и вши, грязь и пот, бессонные ночи и скучные, изнурительные переходы днем, заразная вода, вызывающая кровавый понос, простуда с насморком и кашлем. А теперь он узнал, что война – это еще и отрубленные руки, рассеченные жилы, бьющиеся в агонии кони, кровь, выплескивающаяся в лицо наносящему удар, боль, крики, стоны, предсмертный хрип. Война – это просьбы о пощаде и перекошенные от ненависти лица. Война – это пена на губах и багровый туман, застилающий взор. Война – это боевой азарт и безграничная усталость, накатывающая после схватки.

Дважды его едва не достали мечом. Все-таки Кулак прав – тельбийцы на удивление умело отбивались от численно превосходящего противника. Четыре раза Кир сам зацепил врага. Но запомнился лишь один латник, получивший острием клинка в лоб, под козырек открытого шлема. Кровь хлынула, заливая ему глаза, и немолодой воин с начинающими седеть усами подслеповато озирался, бросив меч и вцепившись в переднюю луку седла. Так он и скакал, пока не попал под размах шипастой палицы своего же соратника.

В свалке по-звериному рычал Ормо, круша врагов топором на длинной рукояти, азартно визжала Пустельга, грязно ругался старик Почечуй, «хэкал» черноусый Тедальо – настоящий каматиец, а не липовый, как Кир.

Наемники были лучше в схватках один на один, а латники показывали полное презрение к смерти. Вот еще одно чудо, достойное удивления. Обычно воины, служившие за деньги крупным землевладельцам, не отличались беззаветной преданностью. Неужели этот ландграф… Из Медрена, кажется? Неужели ландграф Медрена пользовался такой любовью своих людей?

Кирсьен, вспоминая подробности боя, поставил бы золотой солид [7]против разменной медяшки, что сотня латников медренского правителя с легкостью вырезала бы половину его гвардейского аксамалианского полка. Но наемники оказались твердым орешком. Бесстрашию врагов они противопоставили слаженность и взаимовыручку, а также злость и бесшабашный азарт. Кроме того, кто-то из капитанов пехотных рот наконец-то сообразил взять на себя обязанности полковника, выстроил довольно ровный прямоугольник из щитоносцев и пикинеров, прикрыл арбалетчиков, а после медленно пошел теснить противника.

Удара с трех сторон латники не выдержали. Нет, они не сдались, не запросили пощады. Умирали, сцепив зубы, последним рывком пытались дотянуться до врагов. Раненый норовил воткнуть меч в брюхо перепрыгивающего через него коня, резал поджилки наступающим пехотинцам, хватал их за калиги слабеющими пальцами.

Но сила солому ломит. Вскоре победу на поле боя, как и во всех сколь-нибудь важных битвах за последние триста лет, стяжало сасандрийское оружие. Тельбийские крестьяне разбежались. Гибель во имя любимого ландграфа не вдохновляла их нисколечко. Латники предпочли смерть. За исключением полутора десятков раненых. По большей части тяжело, многие по два-три раза.

Как говорил древний поэт, творчеством которого было принято восхищаться в среде молодых гвардейских офицеров, «тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Латники дорого продали свои жизни. После переправы через Арамеллу, поединка с бойцами из отряда Джакомо Черепа, которую выиграли благодаря странной устойчивости Кира к магии и двуручному мечу Мудреца, банда Кулака выросла до ста десяти человек. Очень многие из людей Черепа перебежали к победителям, как и предрекала Пустельга. Армейская рота. Даже больше. Теперь, после боя в живых осталось немногим больше пяти десятков. Из них около двадцати раненых. Кулак очень расстроился. Нет… Расстроился – это не совсем правильно. Кондотьер рассвирепел. Последними словами честил малообученных новичков, которые полезли нахрапом на строй тяжеловооруженных всадников, вместо того чтобы попытаться рассечь их на небольшие группки и уничтожить по отдельности. Собственно, ругать он мог разве что погибших, а их в Сасандре ругать испокон веков не принято. О мертвых или хорошо, или ничего. «Ну, раз так, значит, ничего», – решил Кулак и с головой ушел в помощь раненым, сбор и дележ добычи.