Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская Страница 60

По бокам от изразцовой печки стояли две с застекленным верхом горки. Под стеклом там красовались вещи тонкого дорогого фарфора: чашки, фигурки людей и пасхальные яйца.

— Я вижу, вы любите красивую посуду. Подойдите, если желаете посмотреть поближе. Это николаевский фарфор.

Ася смутилась, но все же не удержалась, подошла. На верхних полках обеих горок стояло несколько десятков разносортных бокалов из тонкого стекла на длинных тонких ножках и очень узких. Вероятно, во время парадных обедов сюда наливалось шампанское, то самое, про которое писал Пушкин: «Между жарким и бланманже цимлянское несут уже».

В простенке около окна, рядом с дверью в диванную, Ася увидела старый английский барометр с винтом на нижней крышке. Точно такой же, как тот, что был установлен в верхнем холле бужениновского замка. Наткнувшись взглядом на этот предмет, Ася невольно потянулась к нему рукой. Будто в нем мог заключаться ответ на мучающий ее вопрос.

— Сколько ни крути винт, — вдруг сказала Софья Аркадьевна от стола, — сколько ни стучи пальцем по стеклу, этот прибор всегда неукоснительно показывает «ясно». В бурю, в грозу, в проливной дождь… — Старушка засмеялась собственным мыслям. — Покойный супруг мой, царство ему небесное, все сражался с этим прибором. Все наладить его хотел. А по мне, так пусть уж показывает «ясно». От бурь и потрясений мы все устали. Не правда ли?

Асе показалось, что старушка пытается заглянуть ей в самую душу. Стало неуютно под ее цепким взглядом.

— Трудное время вам выпало, новому поколению. Но лично для вас, милочка, оно может оказаться спасением.

— В чем же?

— Война многое меняет местами. Женщины, дорогая моя, которые прежде не могли без мужа шага сделать, теперь, видите, поневоле получили кое-какие возможности. Конечно, для сельской местности это тяжело — женщины-извозчики, бабы-пахари. Но для города… Теперь уж никого не удивишь женщиной-доктором, женщиной-секретарем. Война многие сословные условности сводит на нет. Уж я, окажись я сейчас так же молода, как вы, не растерялась бы. Подождите, милочка, женщина еще покажет себя, пока мужчины машут кулаками…

Ася слушала хозяйку имения и все больше убеждалась, что перед ней интересная, сильная и непростая женщина.

Теперь каждый вечер Ася, возвращаясь к себе, находила у самовара старушку. Вечерняя беседа за чашкой чая стада их совместным ритуалом. Старушка любила поговорить. И ей по душе пришлась милая молчаливая девушка, которая слушала ее с неподдельным интересом. Все, о чем бы ни заводила речь Софья Аркадьевна, находило живой отклик у юной собеседницы. Жизнь имения? Позднее замужество Софьи Аркадьевны? Ее единственная дочь? О, любая тема увлекала слушательницу настолько, что вскоре Софья Аркадьевна не чувствовала совершенно, что они едва знакомы. При этом девушка умудрялась почти ничего не рассказывать о себе, о чем спохватывалась хозяйка всякий раз, когда гостья уходила отдыхать.

«Завтра расспрошу непременно», — решала Софья Аркадьевна. Но как-то так получалось, что их чаепитие вновь начиналось с вопроса Августины, и Софья Аркадьевна погружалась в воспоминания…

Неделю к ним прибывали и прибывали раненые. С утра до ночи весь персонал госпиталя был на ногах. Асе приходилось кормить тяжелораненых, разносить кашу лежачим. Бесконечно на кухне кипел огромный чайник. Постоянно кто-то просил есть, пить, стонал от боли, бредил. Добираясь до подушки, Ася падала без сил, и у нее перед глазами мелькали искаженные болью лица, искалеченные конечности, ужасающие гноящиеся раны, и только под утро, в свежем раннем сне, к ней приходил Лев. Он приходил как хозяин, обнимал ее властно, и во сне она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Он проступал сквозь ужасы чужих страданий и заставлял страдать ее, просыпаясь, горько плакать в подушку утром. Зачем ты снишься? Не смей сниться! Ушел, так уходи совсем!

В утренние часы, когда Ася с трудом поднимала свое непослушное, разбитое усталостью тело, она радовалась, что сейчас пойдет туда, где не будет минуты свободной, чтобы думать о нем и страдать. Там, внизу, она не принадлежала себе, она распинала себя сама, чтобы смыть грех. Чтобы иметь право прямо смотреть в глаза тому, кому привыкла молиться с детства.

Ася дождалась Марусю, с рук на руки передала ей сонного сынишку, оделась и спустилась на первый этаж. Доктор Грачев на ходу кивнул ей и попросил:

— Асенька, помогите мне сегодня в сортировочной. С утра прибыла еще машина, битком набитая. Рук не хватает.

Сортировочная была устроена во флигеле. В тесных помещениях лежали вповалку, сидели, стояли раненые. Как только Ася вошла, на нее посыпались просьбы, упреки и вопросы:

— Перевязку сделайте!

— Когда нас накормят? Битый час сидим…

— Воды дайте!

Доктор Грачев отрывисто, по-командному отвечал на вопросы и негромко говорил Асе:

— Этого в перевязочную. Этих на санобработку и кормить. Этого срочно в операционную.

Ася шла позади доктора и записывала фамилии и указания. Ей приходилось ходить среди раненых, выбирая, где можно ступить, перешагивать через людей, носилки, котелки с кашей.

В углу на полу лежал бледный как бумага офицер. Доктор наклонился, взял руку.

— Пульс не прощупывается, — бросил Асе. Она кивнула. Таких случаев было сколько угодно — среди живых с прибывших подвод частенько снимали и мертвых.

— Его бы убрать, доктор, помирает ведь, — сказал солдат, рядом на полу пьющий из жестяной кружки перепревший мутный чай. — Тут живым негде.

К Грачеву подошел санитар, они тихо переговаривались. Ася отправилась выполнять распоряжения. Когда возвращалась из перевязочной, навстречу ей попались санитары с носилками. Они выносили из флигеля умирающего офицера. Голова его, повернутая набок, качалась в такт шагам санитаров. Обычно раненые для персонала были обезличены. За одинаковыми серыми грязными гимнастерками и окровавленными бинтами не разглядишь лиц. Но этот был без бинтов и тем выделялся из общей массы. Худой, бледный до синевы, словно уже не из мира живых. Вдруг он открыл глаза и мутным взором обвел двор. Ася остановилась. Ей показалось…

Что-то родное, такое близкое, что живет в нас в самой глубине, неузнанное, посеянное детством, вдруг всколыхнулось, вспыхнуло мгновенной радостью и одновременно — страхом. Неужели?!

Она пошла рядом с носилками. Видимо, беспокойство проявилось на лице ее слишком очевидно. Доктор Грачев, который торопился в операционную, приостановился и приказал встать санитарам.

— Знакомый ваш? — кивнул он Асе.

— Да. Это брат моей подруги. Доктор, что с ним? Неужели ничего нельзя сделать?

— Я подозреваю внутреннее кровоизлияние. Надо бы срочно сделать переливание крови или на худой конец ввести физиологический раствор. Ни того ни другого в госпитале нет, закончилось. Ждем поставки из Питера, но сами знаете, как они там торопятся… — И, уже обращаясь к санитарам, приказал: — Несите в офицерскую палату. Попробуем камфору под кожу и что-нибудь возбуждающее сердечную деятельность. Но, повернувшись к Асе, добавил: — Надежды мало. Вы сами видите, в каком он состоянии.