Танец Арлекина - Том Арден Страница 61

— Вольверон, но почему? Почему? — спросил архимаксимат. Сайлас мог бы многое ответить на этот вопрос, но не стал этого делать. Архимаксимат протянул Сайласу руки, сжал пальцы юноши.

— Сын мой, — сказал он ласково, — ты так одарен. Не зарывай свой талант в землю, не отказывайся от него — и ради чего? Из-за чего? Из-за внезапного страха? Придет время, и ты станешь одним из величайших служителей ордена. О Вольверон, каждый из нас в душе почитает себя недостойным…

Архимаксимат и сам был напуган не на шутку. Беседы с учащимися были делом обычным, и протекать должны были, как заведено. Никогда еще прежде не бывало такого случая, чтобы учащийся перед обрядом Очищения заявлял о своем желании покинуть школу. Голос старика звучал чуть ли не умоляюще — но он ничего не добился.

Сайлас стоял, дрожа, опустив глаза. Он принял решение, и если он решил не говорить всей правды, кто мог обвинить его в этом? Лоленда вряд ли бы призналась в своем грехопадении. Это было бы слишком. Сайлас закусил губу.

У него навсегда останется тайна, которую он призван будет сохранить.

— Могу ли я что-нибудь сделать для тебя, сын мой? Проси, если чего-то хочешь.

А Сайлас уже стоял на пороге. Он знал, чего хотел. Архимаксимат был добрым человеком. И Сайлас не думал, что его просьба будет воспринята превратно.

Так и получилось.

— Ирион?

— Это в Тарнской долине, архимаксимат. Глушь, провинция, но это моя родина. Место, где я должен жить.

Архимаксимат ответил не сразу. В тишине потрескивали дрова в камине.

— Хорошо, Вольверон. Постараюсь все уладить. Старик вздохнул.

Ему поведение Сайласа казалось абсурдным. О да, некоторые имели право посвятить себя простонародной набожности, и этот путь также был достоин всяческого уважения. Но Вольверон? Казалось, будто молодой человек просто занемог.

— Неужели мое желание так странно, архимаксимат?

Но беседа была окончена.

Дверь, щелкнув, затворилась. Архимаксимат вернулся в свое мягкое кресло у огня. Согрел руки. Снова вздохнул. Бедняжка Лоленда! Этот юноша ей так нравился!

Старик Вольверон возвращался домой из леса, осторожно ставя перед собой посох. Туда ли он шел, в ту ли сторону? Он не смог бы ответить уверенно. Он слишком долго просидел, предаваясь горьким воспоминаниям. Если бы он мог плакать, он бы заплакал. Но что толку горевать о прошедших годах?

— Папа? — окликнула Вольверона его дочь, встав на тропинке перед Сайласом. Взяв отца за руку, она проговорила потише: — К пещере — вот в эту сторону надо идти.

Солнце ярко светило, заливая подлесок сквозь кроны деревьев. Но судьба нависла над отцом и дочерью, словно мрачная грозовая туча.

— Эй!

— Иду, господин Полти.

Такое происходило бессчетное число раз за день. Сначала громогласный крик, эхом разносившийся по кабачку, потом — топот тяжелых ботинок хозяйки по узкой винтовой лестнице. Полти, лежавший на мягкой кровати в лучшей комнате, лениво поворачивался на бок. Он задирал ночную рубашку и мочился в горшок. Противно пахнущая струя мочи пролетала мимо, падала на узорчатую циновку, разливалась там дымящейся лужицей. А жирный парень только довольно ухмылялся и укладывался на спину.

— О, ну и запыхалась же я! — сообщала досточтимая Трош, появляясь в дверях, прижав руку к вздымавшемуся животу. С подчеркнутой обходительностью она ставила кружку на инкрустированный столик красного дерева у кровати, разглаживала фартук и осторожно присаживалась на край кровати. Так повторялось изо дня в день.

— Вам лучше, господин Полти? — спрашивала она.

— Маленько лучше, — неизменно отвечал Полти. — Спасибо, Винда. (Хозяйка сама упросила Полти называть её по имени. Когда так её пробовал называть собственный сын, она драла его за уши.)

— Господин Полти! — притворно возмущалась вдова. — Вы меня в краску вгоните.

Но она не краснела. Она печально обводила взглядом комнату, заставленную темной полированной мебелью, стены, увешанные множеством картин, выцветших и потрескавшихся. А ведь как старательно, как любовно она выбирала и покупала эти картины в первые годы замужества! А какие люди останавливались в этой комнате в былые деньки! Она называлась «комнатой Нова-Риэля» и была святая святых «Ленивого тигра» в те дни, когда это заведение не было таким, как теперь, — забегаловкой для отпетых пьянчужек. Сама кровать — ну просто загляденье! С четырьмя столбиками, с бархатным балдахином — для парня она была великовата, даже для здоровенного. Но если на то пошло, Полти был благородных кровей. Самый благородный постоялец в «Ленивом тигре» со времен Осады! Да и сын досточтимой Трош тоже спал теперь здесь — она это знала. Правда, спал он большей частью на стуле у окна, а то и на сеновал уходил — после перебранок с господином Полти. О, как бы Винде хотелось, чтобы её сына уважали побольше!

От коврика поднимался запах мочи.

— Винда, я тут подумал, — проговорил Полти, прихлебывая эль. — А Вел в последнее время в «Тигра» наведывается?

— Сынишка кузнеца? Ой, он тут много раз бывал, господин Полти. И все время с этой девчонкой-толстушкой. — Досточтимая Трош осуждающе поджала губы. — Только вот не припомню, звать-то её как.

— Лени, — напомнил ей Полти — пожалуй, немного поспешно.

— Лени, точно. Развязная маленькая дрянь. Вот чего не выношу — так это распущенных девушек. Ну а вы, господин Полти, себе уж точно попорядочней девушку найдете. — И Винда любовно окинула взглядом внушительную фигуру Полти.

За те несколько сезонов, что Полти провел в «Тигре», он еще больше разжирел — ну ни дать ни взять еще одна бело-розовая подушка на кровати!

Полти бросило в краску.

— Да ладно вам, Винда!

— И никаких «ладно вам, Винда» — чтоб я не слышала. Вы благородный, и это я уж точно знаю — в один распрекрасный день вы прославитесь. Просто вам надо поправиться да на ноги встать. Вот и все. Ну, это само собой, когда вам полегче станет. — Винда стеснительно взъерошила рыжие кудри Полти. — А ведь я почти закончила вам жилетку вышивать.

— Винда? — окликнул её Полти, когда она уже стояла на пороге. Залитая румянцем досточтимая Трош обернулась. — Когда сын кузнеца снова придет, скажете мне, ладно?

Досточтимая Трош пообещала сказать. В последнее время уход за Полти стал для нее чуть ли не смыслом жизни. Полти ни в чем не знал отказа. Порой, когда он спал после обеда, она потихоньку входила, садилась на кровать и нежно гладила его, виновато отдергивая руку, если слышала на лестнице шаги Арона. Она ничего не могла с собой поделать. Господин Полти внушал ей благоговейное преклонение. Она знала: этот парень послан ей в награду за пережитое горе — смерть мужа и за то, что с тех пор в её душе расцвела обновленная непоколебимая вера.