Книга колдовства - Джеймс Риз Страница 64

Один образ я очень старалась не вызывать в воображении, чтобы Кэл не увидел его: это черная дверь дома Бру. Ибо трудность состояла вот в чем: как провести Каликсто в дом так, чтобы ему не пришлось ни стучаться, ни называть моего имени? Нужно было просто отворить дверь и войти, ни в коем случае не называя моего имени, а потом незаметно пробраться в Комнату камней.

Я припомнила все, что написано в «Книгах теней» о способах мысленно направлять действия человека, и мне удалось совершить задуманное — почти все. Каликсто действительно подошел к вымазанной дегтем двери — это не было ни счастливым случаем, ни моей заслугой, потому что юноша под моим мысленным руководством исполнился решимости и изучал каждую дверь на той улице — и открыл ее, не постучав, после чего попал во двор. Там Каликсто, увы, не обратил внимания на подоспевших к нему павлинов, а также прочую белесую живность (он принял их за альбиносов) и опять выкрикнул мое имя. Молоток Бру замер.

Я так запаниковала, что едва не потеряла сознание, утратила контроль за мыслями юноши и предоставила Каликсто действовать по собственному усмотрению. Он закричал, обращаясь к тому, кто — как он только что слышал — стучал молотком где-то на крыше. Я изо всех сил пыталась поднять шум, чтобы он привлек внимание Кэла и привел его ко мне, но у меня едва хватало сил приподнять руки и ноги, да и оковы сильно ограничивали свободу движения. Мне оставалось только двигать койку по паркетному полу. Подать голос я по-прежнему не могла из-за кляпа. На самом деле, хотя я еще не знала этого, у меня вообще не было голоса: то ли ртуть разъела голосовые связки, то ли они ослабли от бездействия, то ли их повредила регулярно засовываемая в горло фарфоровая воронка.

Когда Каликсто звал меня уже со двора, белые вспышки на стенах Комнаты камней стали еще яростней, словно белая плоть поняла, что назревает конфликт. Крылья яростно разгоняли сернистый дым (говорят, такой же дым сочится из глубоких горных трещин, достающих до самого ада), и он стал закручиваться в маленькие черные вихри, напоминающие торнадо. Впрочем, мои глаза могли обмануть меня, как и все прочие органы чувств. За исключением ушей — ведь я слышала во дворе шаги обутых в сапоги ног Каликсто и узнала его голос. Он опять позвал:

— Генри!

Мой друг искал меня.

Я постаралась успокоиться и мысленно передать юноше образы книг. Книги, книги. И — дверь. Вторая дверь, наглухо задраенная, рядом с первой. Затем я послала ему самый пугающий образ Бру, который, без сомнения, уже спускался с assoltaire, чтобы посмотреть, кто посмел вторгнуться в его владения, когда он занят Великим деланием. Но я не могла внушить Каликсто свой собственный образ, потому что сама не знала, во что превратилась за этот месяц алхимических экспериментов. Кэл должен был стать первым после Бру, кто увидит меня в моем нынешнем состоянии.

Но не будем спешить: раньше, чем он меня обнаружил, я услышала его шаги на террасе как раз подо мной, потом они затихли. Затем скрипнула дверь библиотеки. Он уже близко.

…Книга Себастьяны. Я вновь задала себе вопрос: «Где книга?» В последний раз я видела, что моя одежда лежит под украшенной костями стеной. Ясно, да, совершенно ясно, что книга по-прежнему здесь. Она мне необходима.

Каликсто вернулся на террасу, и его появление вспугнуло птиц, живущих во вьющихся по стене лозах. Я услышала хлопанье их крыльев. Откуда-то сверху, над комнаткой, где я находилась, раздался голос Бру. Он скрипел, словно заржавел после того, что так долго оставался без употребления.

— Эй, мальчик! — крикнул он. — Мальчик!

Однако Каликсто уже положил руку на засов двери в Комнату камней — той двери, за которой лежала я, напрягая всю свою волю, как никогда прежде. Входи, входи же! К счастью, Бру не удалось сбить юношу с нужной мысли, потому что я услышала скрежет засова. Наглухо задраенная дверь открылась, произведя какой-то чмокающий звук. Я почувствовала поток света, вливающийся в комнату и приникающий сквозь мою повязку, но все еще не могла видеть. То, о чем я сейчас поведаю вам, мне потом рассказал Каликсто. Эта сцена до сих пор приводит меня в смущение (хотя странно смущаться теперь, когда я мертва), я покрываюсь мурашками. Cette pauvre petite! [146]И посему, чтобы скорее покончить с этим, спешу продолжить рассказ.

Каликсто оказался в наполненной тошнотворным дымом темной и душной каморке. Точнее, он остановился на пороге, кашляя, и пытался разогнать дым руками. В первый миг он подумал, что начался пожар. Но вскоре дым вышел через открытую дверь, и он увидел мое ложе. И меня саму.

Нагая. Похожая на скелет. Связанная. Опалового цвета, ибо во мне продолжали свою работу prima materia и прочие компоненты алхимического зелья. Избыток соли заставил съежиться плоть, что еще оставалась на моих костях, ртуть тоже сделала свое дело. Я страдала от язв и болячек, а когда освободилась от кляпа, мне показалось, что мои зубы выдаются из запавших десен, как клыки. Моя улыбка — насколько я могла улыбаться — походила на оскал. Губы пошли трещинами, едва я попробовала заговорить. Как говорится, краше кладут в гроб. Но позвольте напомнить, что я предстала перед Каликсто обнаженной. Помрачившееся зрение скрыло от меня то, как он воспринял — несомненно, с отвращением — и следы чудовищной пытки, и мое истинное двуполое естество.

Когда зрение вернулось ко мне, я увидела следующее.

Передо мною предстал Бру в его неизменном бурнусе, капюшон которого был откинут назад, обнажая блестящую, лоснящуюся от пота бритую голову — вернее, макушку, потому что он наклонился надо мной. Он только что снял с моих глаз повязку и готовился расстегнуть наручники. Когда Бру наклонился ниже, чтобы вставить ключ в замок кандалов, я увидела стоящего за ним Каликсто. Да, то был Каликсто, белокурый как ангел — ах, как дивно отросли в море его волосы! Впечатление усиливалось игрой света и тени в дымной каморке. Да, он явился ко мне, как ангел-хранитель. Разве что на картинах и древних иконах ангелы редко размахивают матросским ножом и не держат лезвие у самого горла подлого мучителя.

За шесть месяцев плавания Каликсто возмужал. Он предстал предо мною сильным, широкоплечим, светловолосым и очень красивым. На борту «Алкиона» ему пришлось много и тяжело работать, отчего его мускулы стали рельефными, однако юноша не просто окреп — в нем появились некий внутренний стержень, внутренняя сила, чего не было на борту «Афея». Он держал нож у горла Бру и сквозь дымный сумрак смотрел на меня. Что он видел во мне, распростертой перед ним — некое средоточие всего самого диковинного и странного? При этом он ждал, когда я моргну, кивну или дам ему какой угодно сигнал, означающий: да, убей его.

Но я не дала ему такого знака.

Я покачала головой: нет, не надо.

Каликсто был смущен. Не решил ли он, что я попала в нынешнее положение по собственному выбору? Юноша наверняка был сведущ по части различных грешков и пристрастий — ведь ночь или даже час в портовом борделе способны дать своего рода эротическое образование. Я не хотела, чтобы он судил обо мне вот таким образом. Получается, Бру не в чем винить? Юноша, должно быть, думал именно так, и я с ужасом увидела, что он попятился, отстраняясь от алхимика, и отвел свой короткий морской нож в палец длиной, который носил за голенищем сапога.