Книга колдовства - Джеймс Риз Страница 65

Нет, снова покачала я головой — на сей раз для того, чтобы потребовать: «Не дай ему уйти! Не слушай его!» — потому что Бру начал что-то ему говорить, как только понял, что я не в силах вымолвить ни слова.

Когда алхимик своими длинными темными пальцами вынул кляп из моего рта, я почувствовала, что моя челюсть не может двигаться и очень болит, а горло покрыто пленкой из застывшего серебристого зелья. Мои мысли были зыбкими, они колыхались в голове, как морские водоросли, и я поняла, что не смогу ни объяснить что-либо, ни обвинить кого-то, потому что не могу говорить.

Тут меня охватил страх. Не оттого, что Бру собирался причинить нам вред — он больше не имел такой возможности. Он обладал знаниями, но не силой; кроме того, он уже не мог напасть внезапно, что в свое время позволило ему обмануть меня и использовать в своих целях. Он стоял на коленях перед моим ложем, как жалкий проситель, и выглядел обычным стариком. Без сомнения, Бру притворялся. Когда этот негодяй встал и двинулся к юноше, он сгорбился, зашаркал ногами, а руки сложил так, как это делают нищие, после чего заговорил быстро, торопливо и проникновенно. Я не могла расслышать, что он шепчет, но поняла: пора вмешаться. Призвав на помощь все свои небольшие силы, я приподняла правую руку и грязным пальцем с длинным отросшим ногтем (да, грязным, поскольку извержения моего организма покрывали ложе толстым слоем — все нечистоты, скопившиеся за месяц) указала на мой правый глаз.

Каликсто понял меня.

«Диблис, — вот что я хотела сказать. — Этот человек обращался со мной так же, как Диблис обращался с тобой».

А потому Бру, вместо того чтобы закончить начатое — еще дней десять, и он бы заполучил долгожданный камень, а мои останки предал пламени в новом атаноре или прибил меня заживо к здешним стенам, — оказался на полу, в кандалах, в самом беспокойном по части буйства белесой плоти углу «крипты». Теперь он жаждал смерти, как я незадолго до того.

У меня не было к нему ни капли сочувствия — ни единой капельки, — но мне все-таки не хотелось запятнать руки Каликсто его кровью. И я совсем не жалею о том, что воздержалась от убийства. Однако нам в тот момент было не до алхимика, рыдавшего в углу: ведь Каликсто стоял передо мною и смотрел на меня сверху вниз, пораженный моим видом.

Он чувствовал, что в долгу у меня из-за истории с Диблисом. Не следует забывать об этом. В противном случае, несомненно, юноша сбежал бы от такого невиданного зрелища.

Меня мучил вопрос: что отвращало его больше прочего? Может быть, вонь, исходящая от моего напичканного серой грязного тела? Я целый месяц не мылась и ходила под себя, питалась исключительно алхимическим зельем — какой организм вынесет такое? Конечно же, мое тело пришло в плачевное состояние. Но действия Бру — или его делание, как он это называл — еще сильнее ухудшили мое состояние. Prima materia лишила меня голоса и отбелила мою кожу, что вполне сопоставимо с тем, как она влияла на низших, по выражению алхимика, существ. Правда, в отличие от них я не сияла белизной. Да, я побледнела, моя кожа приобрела опалово-молочный цвет, но алхимические метаморфозы не зашли настолько далеко, чтобы сделать меня светоносной.

Итак, вся в нечистотах, неубранная, похожая на привидение, явившееся с того света, я лежала и жалостно взирала на стоявшего надо мной моего прекрасного возлюбленного Каликсто.

Будь он благословен во веки веков — он не отверг меня, нет. Он даже помог мне сесть на койке, хотя раз или два я снова падала на нее, теряя сознание, и немудрено: мои ребра выступали, как бочарная клепка. При каждом падении раздавался всплеск, и взлетали брызги моих собственных испражнений. Все это время Бру находился в углу и смотрел на нас. Каликсто сковал его, прицепив один конец наручников к лодыжке, а другой к запястью, и Бру пришлось бы ковылять, согнувшись в три погибели, если бы он решил приблизиться к нам и молить о пощаде. К тому же Каликсто засунул ему в рот кляп, который я носила так долго, и этот зловонный изжеванный мячик не давал алхимику заговорить. Теперь он мог лишь скулить и плакать.

Когда я наконец смогла встать прямо, хоть говорить по-прежнему не могла, то направила Каликсто к моей одежде. Не для того, чтобы скрыть наготу — было уже поздно что-либо прятать, — но отчаянно желая узнать, лежит ли под платьем книга Себастьяны, как я предполагала.

Книга была там.

Эта новость придала мне сил, но их не хватило на то, чтобы открыть книгу, поданную Каликсто. Я сидела и любовалась ею, не зная, что делать дальше; я боялась дотрагиваться до нее, чтобы не запачкать. В моем мозгу роились тревожные вопросы. Вообще-то алхимики прежних столетий имели особый термин для моего нынешнего не вполне совершенного состояния: massa confusa. [147]И впрямь, приключилась большая конфузия. Кэл тоже был сконфужен, и его смятение вскоре усугубилось, ведь он никогда не видел ничего подобного и не мог понять…

Короче говоря, Каликсто, как галантный рыцарь, поднял меня на руки и вынес из Комнаты камней. То была, без сомнения, страннейшая pieta. [148]Мы спустились во двор, к фонтану с округлой мелкой чашей. Каликсто посадил меня туда, как ребенка в корыто, и отмыл дочиста. Лишь после этого он заметил мои… особенности; не мог не заметить, ибо обтирал меня рукой, обернутой в снятую рубашку, время от времени прополаскивая ее в воде, а затем выжимая влагу на плиты двора. Наконец, очень деликатно и как будто нечаянно, рука его скользнула ниже.

С быстротой, удивившей нас обоих, я ухватила Каликсто за руку. Слишком поздно: его рука уже достигла цели. Он даже отбросил рубашку, чтобы исследовать то, что предстало его взору, ибо это казалось ему невероятным. Почувствовал ли он? Понял ли он? Он уже видел мою небольшую грудь, а теперь рассмотрел все, что я от него скрывала, и это побудило его к расспросам.

Как ни был он поражен тем, что увидел, это не толкнуло его на грубости или непристойности. Он вел себя как лекарь или повивальная бабка, но все-таки был очень любопытен. Ну что же: он должен был знать. А потому я отпустила его руку и позволила ему удовлетворить любопытство.

Каликсто дотронулся до моего члена, за ним нащупал вагину, затем поднялся и отошел от фонтана. Он глядел на мои груди так, словно они могли ответить на его взгляд. У меня больше не было сил для колебаний или сомнений, я не могла притворяться, даже если бы захотела. И голоса, чтобы все объяснить, у меня тоже не было. Возможно, к счастью: не то я вспомнила бы мифологию и начала рассказывать о гермафродите, порожденном Гермесом и Афродитой, и так далее, и тому подобное, пока Каликсто не почувствовал бы презрение ко мне. Возможности солгать у меня тоже не было. Ведь лжецу требуется не сила, а нечто противоположное — даже не слабость, а какая-то вывернутая наизнанку доблесть, и для такого понятия я не могу подыскать ни одного подходящего названия.