Проклятые башни - Кейт Форсит Страница 66

Руки Зажигающей Пламя расслабленно соскользнули с колен, и она на миг встретилась взглядом с Изабо, прежде чем жестом отпустить ее. Изабо склонила голову, поблагодарила ее, а потом поднялась, чтобы выполнить приказание.

Она скатала свои одеяла и, взяв их под мышку, подошла и преклонила колени перед костром Матери Мудрости. Она не поднимала глаз, не сделала ни единого жеста и не произнесла ни одного приветственного слова. Так она стояла на коленях примерно десять минут, прежде чем Мать Мудрости подняла глаза и поднесла руку к своему лбу, потом к сердцу, потом опустила ее. Изабо скрестила руки на груди и склонила голову. Мать Мудрости сделала ей знак сесть, и Изабо раскатала свои одеяла и снова уселась на пол, поджав под себя ноги.

Мать Мудрости оказалась женщиной средних лет, с темной кожей и длинным узким лицом с еще более резкими чертами, чем это было характерно для ее расы. Ее веки были такими тяжелыми, что из-под них только иногда пробивался холодный блеск глаз. Она была болезненно худой, а ее руки и ноги казались тонкими, как у птицы. Вокруг шеи у нее висели нанизанные на шнурок птичьи когти, а в кожаной сумке, привязанной к поясу, она носила кости — странную смесь костей животных, обломков скелетов, когтей и окаменелостей.

Мать Мудрости была молчалива, но в каждом ее движении чувствовалась сила. Как и у сказителей, на каждый случай у нее находилась притча или пословица. Изабо было разрешено задавать своей наставнице сколько угодно вопросов и просить рассказать какие угодно истории. Однако же, это означало, что и она должна была отвечать на все вопросы, которые задавала ей Мать Мудрости, а некоторые из них были глубоко личными.

Изабо уже поняла, что она не должна уходить от ответа или отвечать уклончиво, но многие вопросы Матери Мудрости заставляли ее заливаться мучительной краской в попытке ответить на них полно и правдиво.

Первое, о чем спросила ее Мать Мудрости, это сохранила ли она девственность. Вопрос был довольно странным, потому что Хан’кобаны относились к своей сексуальности весьма просто и без излишней скромности. Поскольку все жили в маленьком общем пространстве, уединиться было практически невозможно, и Изабо достаточно сильно потрясло открытие, что Хан’кобаны редко хранили верность своим избранникам, зачастую каждую ночь деля ложе с кем-то другим. Единственным табу были отношения между детьми и родителями и между братьями и сестрами.

Изабо знала, что колдуны и колдуньи в Шабаше редко женились и выходили замуж, но те, кто вступал в брачные отношения, обычно делали это надолго, а беспорядочные связи были не в обычае.

После того как она, краснея и бледнея, ответила на этот вопрос, чувствуя огромное облегчение, что Лиланте прервала их с Дайдом именно в последний момент, Изабо спросила Мать Мудрости, почему ее девственность так важна.

— Ты всего лишь дитя в наших глазах, и у тебя нет имени, — ответила женщина, — но, что более важно, боги не открывают свои самые важные тайны тем, кто слишком рано поддается зову плоти. Когда ты станешь старше такие вещи могут привести к более глубоким уровням понимания, но сначала нужно думать лишь о том, что лежит вне тела, а не внутри него. А сейчас учись и храни молчание.

Изабо понимающе кивнула. Она помнила, как Мегэн как-то раз сказала нечто подобное об Ишбель Крылатой, еще до того, как Изабо узнала, что легендарная летающая колдунья приходится ей матерью. Мегэн очень расстроилась, когда Ишбель влюбилась в таком юном возрасте, поскольку она могла бы стать великой колдуньей, если бы дождалась, когда ее силы достигнут полного расцвета.

Многие из уроков Матери Мудрости очень походили на уроки Мегэн, в особенности медитация и гадание на магическом кристалле. Изабо всегда было трудно долго сидеть неподвижно, а отгородить свой разум от всех мыслей — и того труднее. Даже если ей и удавалось подавить свою неуемную энергию, в голове продолжали крутиться обрывки мыслей, грез, какие-то идеи, случайные воспоминания и повседневные заботы. Мегэн всегда настаивала на том, чтобы Изабо хотя бы понемногу медитировала каждый день на рассвете, и Изабо не раз выдерживала долгое ночное Испытание, но расставшись со своей опекуншей, утратила привычку к регулярным медитациям.

Она обнаружила, что Мать Мудрости куда более строгая наставница, чем когда-либо была Мегэн. Женщина могла часами сидеть неподвижно, не меняя положения, не изменяя вздохами постоянного медленного ритма своего дыхания. Поскольку всю еду собирали и готовили, всю одежду ткали, все оружие и посуду делали для нее другие, она могла целые дни проводить в молчаливых медитациях.

Изабо, однако, привыкла к жизни, наполненной делами и заботами, и сначала ей пришлось очень трудно. Но Мать Мудрости держала в руке тонкий прут, и после того, как несколько дней подряд Изабо получала этим прутом каждый раз, когда изменяла положение тела, стонала или подглядывала из-под ресниц, она научилась сохранять, по крайней мере, подобие неподвижности, пока ее мысли крутились и перескакивали друг через друга.

Однажды Мать Мудрости вытащила небольшой барабан, украшенный перьями и мазками золы и охры.

— Когда я буду бить, дыши, — скомандовала она.

Изабо послушно села, выпрямив спину и положив развернутые ладонями вверх руки на бедра. Закрыв глаза, она услышала, как Мать Мудрости медленно и ритмично застучала по барабану одной рукой. Сначала Изабо было трудно подлаживать свое дыхание под барабанный бой. Он был слишком медленным, так что к тому времени, когда раздавался следующий удар, она уже начинала задыхаться. Но через какое-то время она наконец уловила нужный ритм, вдыхая очень медленно и задерживая дыхание на последние мучительные секунды, когда, казалось, ее грудь готова была разорваться от давления, и так же медленно выдыхала, пока снова не превращалась в выпустившую весь воздух волынку. Когда барабанный бой наконец прекратился, Изабо заметила это не сразу, настолько ее поглотил ритм собственного дыхания. Потом у нее закружилась голова, а пещера вокруг стала казаться очень яркой и шумной, хотя до этого она всегда подавляла ее своей темнотой и тишиной.

— Начало, — сказала Мать Мудрости, отложив барабан.

Стояла темная и холодная середина зимы, и солнце показывалось всего лишь на несколько часов в день. Эти несколько часов скудного света девушка проводила с Хан’кобаном, который привел ее в Гавань, постигая коварную натуру снега. К изумлению Изабо, у сдержанных во всем остальном Хан’кобанов было больше тридцати слов для обозначения замерзшей воды. Слова «снежинка», «сугроб», «буран», «снежок», «сосулька», «мороз», «наст», «град», «метель», «вьюга», «пурга» и «лавина» и близко не подходили к тому, чтобы выразить множество оттенков и нюансов снега.

Суровый воин научил ее, как узнать толщину снежного покрова — всего лишь несколько дюймов или много футов; когда под обманчиво мягким склоном скрываются скалы и когда самое легкое дуновение ветерка может вызвать лавину. Изабо научилась различать следы оленей, кроликов, сурков, лисиц, белок, серебристого горностая, горной рыси, снежных львов, медведей и волков — на снегу все они выглядели совершенно не так, как на голой земле. Она узнала, как определить, что начинается буран, и как остаться в живых, если все-таки в него попадешь.