Приют охотника - Дейв Дункан Страница 67

– Я не верю ни одному вашему слову!

– Заверяю вас, факты неопровержимы! Даты совпадают. Настоятельница – то есть бывшая настоятельница, ныне уже покойная – написала подробное, хоть местами и чуть слишком многословное описание произошедшего. Она привела последние слова умирающей женщины. У меня с собой – наверху – переписанный текст ее письма. Уж не хотите ли вы усомниться в словах святой матери? И позвольте напомнить вам, все это привлекло к себе мое внимание до того, как вся эта верлийская история стала известной в Бельхшлоссе. И кто в такой дыре, как Лютцфройль, мог знать царский герб столь удаленной страны?

Гвилл снова поймал мой взгляд, как бы спрашивая, что нам делать. Я обдумал этический аспект проблемы. У меня не было особенных причин отравить Марле удовольствие, да и Йоханну тоже. Но я чувствовал, что развенчал Рози довольно бесцеремонно. Теперь я просто не мог уже быть излишне снисходительным ко всем остальным присутствующим.

Ну, почти ко всем.

Верно, фрау (или фройляйн?) Марла приходила мне на помощь несколько раз за этот вечер, но не по своей воле. И если уж на то пошло, рассказ ее мужа о сестре Заух касался единственного лица, кто не переставал поддерживать меня и кто заслужил мою поддержку куда больше, чем она.

– Кажется, опять моя очередь? – Я не стал ждать возражений. – Воистину сложное испытание, ваша честь! Как это ни грустно признавать, кажется, я встретил наконец достойного соперника, и – надо же! – в последнем раунде. Все же я сделаю все, что в моих силах, и не сдамся без боя. Самое лучшее, что я могу сделать, – это поведать вам печальную, недолгую и назидательную историю вальдграфа Мюнстера.

Впервые я встретил Мюнстера шесть или семь лет назад, в Винлянде. Тогда он был совершенно буйным, безрассудным юнцом. Этим летом я снова столкнулся с ним в Гильдербурге. Конечно, он изменился с тех пор, но не так, как меняется большинство мужчин к зрелым годам. Теперь он стал еще более буйным и безрассудным.

Должно быть, вы слышали уже о его брате, маркграфе. Во всем Фолькслянде не найдется землевладельца богаче его. Вне всякого сомнения, вы можете назвать с дюжину его дядюшек, двоюродных братьев и сестер и так далее, занимающих видные места при дворе, в Церкви или в области финансов. О респектабельности этой семьи ходят легенды. Фамильное древо их настолько ветвисто, что напоминает скорее целый лес.

Мюни – единственная паршивая овца, вышедшая из этого благородного семейства, и уж он прикладывает все усилия к тому, чтобы стать настолько паршивой, насколько это вообще возможно. Он унаследовал благородную внешность своих предков, но на этом сходство кончается. Как правило, день его начинается ближе к полудню вином, женщинами и песнями и продолжается в том же духе. К его основным увлечениям относятся женщины, дуэли, пьянство, пьяные ссоры, шулерство, бросание тени на доброе семейное имя, мелкие пакости вроде разлитого на лестнице масла, но и другие козни, на которые склоняет нас дьявол, не прошли мимо его внимания.

При всем при этом он – один из самых обаятельных людей, которых я встречал за свою жизнь. Он щеголяет своим богатством, одевается безукоризненно и привлекает к себе взгляды всех встречных женщин. Я редко видел его без спутницы, и, как правило, он ослепительно улыбался. Не родилось еще такого коня, что он не смог бы объездить. Он может напиться до чертиков с тобой на пару и разбудить после этого на рассвете, предлагая поразмяться немного в скачке с препятствиями – свежий, буйный и неотразимый. Короче, вся жизнь его – непрерывный вызов.

Позвольте мне привести один небольшой пример. Кажется, тогда ему еще не исполнилось двадцати. Я присутствовал при этом, правда, всего лишь как зритель. Час был поздний, и все золото на столе, как обычно, постепенно сгрудилось перед Мюни. Все остальные пребывали уже в пьяном и злобном состоянии, ибо все как один были старше его и не привыкли проигрывать. Он же был по обыкновению весел и игрив.

Совершенно неожиданно, без предупреждения он ткнул пальцем в самого богатого и сильного человека в компании и обвинил его в передергивании карт. Учитывая, что за последние три часа этот человек просадил чуть не целое состояние, обвинение прозвучало на редкость неубедительно. Надобно еще добавить, что человек этот заслужил репутацию отменного фехтовальщика.

Не успели мы опомниться, как человек этот вскочил и обнажил шпагу.

– Пижон чертов! – вскричал он. – Я сейчас тебе укорочу язык, наглый мальчишка! – Зрители поспешно отскочили поодаль.

Мюни неторопливо поднялся.

– Защищайся, мерзавец! – сказал он и выхватил свою шпагу. Там, где полагалось быть клинку, свисал, раскачиваясь, кусок шелкового шнура. Не веря своим глазам, уставился он на него. Все остальные – тоже. Воцарилась мертвая тишина.

– Вот черт! – сказал он. – Должно быть, на этот раз я выпил больше, чем нужно.

Вся комната взорвалась смехом и аплодисментами.

Только его противник предпочел не заметить шутки. Он презрительно фыркнул и нанес удар. Мюни отбил его эфесом шпаги и взмахнул шнуром как кнутом. Шнур обмотался вокруг шпаги противника, и Мюни резким движением вырвал ее у него из руки. Возможно, будь он трезв, я бы не поверил своим глазам; должно быть, он много дней отрабатывал этот прием. Он схватил противника рукой за горло и опрокинул на пол, после чего без лишних слов вернулся за стол и принялся тасовать карты.

И это в шестнадцать или восемнадцать лет.

Сразу же по приезде в Гильдербург я отправился в «Щит маркграфа» – самое дорогое и респектабельное заведение в городе. В холле торжественная тишина и полумрак, пол устлан мягкими коврами, на стенах темные панели полированного дерева. «Щит маркграфа» – из тех заведений, где на каждом шагу расставлены медные плевательницы, а если ты ненароком промахнешься мимо одной, слуга несется бегом подтереть – очень стильно, хотя на мой взгляд немного бессмысленно. Обычно я избегаю такой роскоши, но на этот раз устал от долгой дороги. Поскольку в кармане моем звенело несколько талеров, я мечтал о горячей ванне и вкусном обеде.

Швейцар в ливрее подозрительно меня осмотрел и решительно подошел поближе, намереваясь спросить, что мне нужно.

– Омар! – проревел зычный голос откуда-то сверху, с лестницы, и Мюни собственной персоной перемахнул через перила, упал на пышный диван, спружинил и замер как ни в чем не бывало передо мной. Пожилая дама, сидевшая на другом конце дивана, продолжала еще подпрыгивать вверх-вниз в полнейшем шоке. Муни нежно обвил меня руками, словно я нашедшийся вдруг должник.

Разумеется, после этого меня приняли как желанного гостя. Друг брата маркграфа – их друг. Еще бы: даже если Мюни и съезжал, не заплатив по счету, его семья покрывала все его долги. Я несколько удивился тому, что они вообще позволили ему вернуться из-за границы, но они позволили. Он заказал мне самый лучший номер, весело болтал всю дорогу до его дверей и потребовал вина, чтобы мы могли выпить, пока я отмокал в медной ванне.