Пять ночей. Вампирские рассказки - Николаос Страница 69

— Я смотрю все без разбору. А «Десятое королевство» три раза видел.

Одна эта мысль вызвала у меня хохот, и чтобы я заткнулась, Демон кинул на меня подушку. Это, можно сказать, не помогло.

— Согласись, что никто не сыграл бы Антигону лучше, чем Джулианна Мур. Ей бы скинуть лет десять.

— Точно. Вот Калеб… трудно найти кого-то такого же красивого, как Калеб. И

Сидди. Хотя и не в красоте дело…

— А Уильям — сто процентов Эдвард Нортон. У него такие же глаза.

— Вау. И как такой талант не угробила ваша система образования?

Я чувствовала себя потрясающе, впервые за долгое время, и дело было не в спиртном и не в том, что я надышалась золота инков. Больше всего это напоминало начало нашего с Демоном прошлогоднего знакомства, только без сексуальной окраски.

И впервые я даже в мыслях допустила возможность наконец выяснить, что тогда произошло. Пока только в мыслях, но это уже прогресс. Сейчас Демон мне нравился.

По-настоящему. Я не знала, что будет через час, но на данный момент мне показалось, что я начала его понимать.

— Без понятия, Генри. Мы с братом учились в школе, где главным развлечением была игра «Я знаю, что ты сделал», так что остается только диву даваться.

— Это что за игра?

— Не может быть, чтобы ты не знал.

— Честное скаутское.

— Ты был скаутом?

— Был, но тогда их не так называли. Так что за игра?

— По большинству пошлая. Каждый пишет на бумажке самый ужасный поступок в своей жизни и бросает в вазу. Потом вытягиваем по одной и угадываем, где чья. Тот, чье авторство доказано, должен рассказать о поступке в подробностях.

— Давай сыграем? — предложил вдруг Демон. Хотя почему вдруг?

— Я так и знала.

— Нет, правда, давай.

— Мистер, у нас с вами разная шкала моральных ценностей. Любой твой поступок может показаться тебе безобидным, а мне — ужасным. А если даже ты признаешь что-то ужасным, как это восприму я? Извини, но вряд ли я хочу услышать что-то по-настоящему мрачное.

— Обещаю, ты переживешь.

— Ладно, — вздохнула я. — Так что ты такого сделал, что не дает тебе спать?

Он думал всего секунду — уверена, и этой секунды не нужно было.

— Я совратил парня из эмиш.

Если доливать и доливать коньяк в кофе, то кофе рано или поздно закончится. Так что я поперхнулась чистым коньяком, и он обжег мне горло не хуже напалма.

— Из эмиш?! ИЗ ЭМИШ?!!!

Демон кивнул и замолк, ожидая, когда мне станет лучше.

— Подожди. Мы говорим о тех самых эмиш? О сектантах, которые до сих пор живут в позапрошлом веке без электричества, не пользуются благами цивилизации, ездят на лошадях и отличаются повышенной религиозностью?

— Именно так.

— Да есть для тебя что-то святое, а?

— Ты же знаешь, что есть. И если ты закончила праведно гневаться, я продолжу.

Это были тридцатые годы, веселое время и довольно опасное. Община эмиш — на самом деле я не уверен, что это были именно эмиш, может, менониты или еще какая хрень, я в них не разбираюсь — короче, община располагалась в нескольких километрах от одного буйного городка, и просто удивительно, как им удавалось сохранять тишину и благочестие, когда совсем недалеко стреляли на улицах и налево и направо продавали спиртное и кокаин. Так вот, этот парень сбегал ночью из дома и на попутках приезжал в город, в один популярный кабак, там мы и познакомились. Ты бы его видела — один глаз зеленый, другой карий, кожа как шелк, и такая вызывающая красота, даже в этих его кошмарных шмотках. Настоящий инопланетянин. Для него вокруг кипел волшебный параллельный мир, где люди носят волшебную одежду, пьют волшебные напитки и ездят на волшебных повозках. Секс был для него вообще чем-то из разряда божественного откровения. И кокаин. К спиртному он не прикасался, чтобы мать не узнала, но кокаин — он же не пахнет, так что я его угощал, а он — слушал.

— Слушал что?

— То, что я рассказывал. Эти истории нравились ему больше всего прочего -

истории о жизни, которая проходила мимо него, это было за пределами его существования и воображения. А мне нравилось рассказывать, потому что в этом был оттенок садизма, ведь через пару часов ему нужно было возвращаться домой. В свою унылую самодельную конуру, где пахнет навозом, где все вещи серого цвета, а каждый день начинается с занудной церковной проповеди. Он был средний среди одиннадцати детей вдовы местного лекаря и имел возможность наблюдать за жизнью старших братьев и сестер, никогда не покладающих рук и поднимающих глаза вверх,

только чтобы произнести молитву. И вот однажды он не захотел возвращаться.

— Он решил стать таким, как ты?

— Он хотел стать мной. Всегда хотел, готов был сам вцепиться мне в глотку.

Говорил, что больше жизни хочет быть похожим на меня и тоже рассказывать истории — много историй. А мне это немножко льстило.

— И ты это сделал.

— А что бы мне помешало? «Правило Перл» тогда распространялось только на Чикаго,

так что я был волен превратить его когда захочу, где захочу и во что захочу.

Пару-тройку дней после его ухода из дома он меня упрашивал — для себя-то я все давно решил, просто мне это нравилось. Как он упрашивает — это было талантливо…

А потом мы сделали это. И в третью ночь, когда все закончилось, в тот кабак пришла его мать.

Демон подлил мне еще коньяка, и я позволила — кажется, он мне понадобится.

— Представь, в грязном притоне — женщина эмиш, в своем чепчике и черном платье,

люди просто охренели и не знали, как реагировать. Когда они наконец поняли, кого она ищет, то послали ее на улицу. Она ходила вокруг кабака и звала своего сына,

который находился в нескольких метрах, в моей машине. Я мог увезти его, дать бросить свой первый голод на кого-то другого, но мы продолжали сидеть там, а она кричала: «Закери! Твоя сестра Эстер больна, он хочет тебя увидеть! Пожалуйста,

вернись!» И он не выдержал. Выскочил, обнял ее. И убил.

Демон замолчал, раздавил энный окурок в пепельнице, и я поняла, что уже несколько минут не моргаю. Золото из его глаз уходило медленнее, чем обычно.

— Почему?…

— Первый голод… он не выбирает. Просто так случилось.