Зеленая - Джэй Лейк Страница 8

Я все время думала, как пронести это добро на берег. Мне пришло в голову только одно: как-то сунуть свои сокровища в багаж Федеро, а позже, если удастся, незаметно вынуть. В тот день он пристально следил за мной. Наверное, боялся, что я снова брошусь в море. Но я-то понимала, что это бесполезно — как мне пешком вернуться домой из Медных Холмов? И все равно Федеро мне не доверял.

В конце концов, когда он отвернулся, я кое-как запихала поплин под рубашку, но материя так выпирала, что пришлось срочно ее вынимать. Я бросила сверток под койку, но Федеро услышал лязг металла.

— Что там у тебя? — спросил он своим тягучим, ласковым голосом, и я поняла: он знает, что я задумала что-то такое, чего он не одобряет.

— Ничего… просто игрушка. — Как было написано в одной книге, которую он мне читал, «ложь, стоящая ближе всего к правде, все равно ложь». — Я обернула в материю маленьких металлических солдатиков — для игры.

Странное выражение мелькнуло у него на лице.

— Девочка, я ни разу не видел, чтобы ты играла!

— Я играю, только когда тебя нет, — скромно ответила я.

Федеро нагнулся и заглянул под койку. Ужасно хотелось лягнуть его в шею или между ног, но я сдержалась. Что толку? Бежать я все равно не смогу. Во всяком случае, пока не научусь переплывать океан.

— Ну-ка, посмотрим. — Он вытащил из-под койки сверток. Поплин развернулся, оттуда посыпались плоскогубцы, иглы, нитки и кусочки металла. Федеро встряхнул ткань. Она не зазвенела, потому что настоящих колокольчиков не было, но пришитые кусочки металла звякнули. — Ага!

Я выдержала его долгий, неспешный взгляд.

— За твое упрямство следовало бы избить тебя до синяков, — сказал он наконец. — И скормить тебе пригоршню металлической стружки… Но ты не дурочка, тебя не запугаешь и не сломишь… — Он снова свернул материю со всеми моими запасами. — Послушай меня, девочка. И заруби себе на носу. Забудь о своем шелке, расшитом колокольчиками. Там, куда ты скоро попадешь, любое упоминание о твоих родных местах считается очень серьезным преступлением. Твоя тропа ведет вперед, а не назад.

Внутри меня, как цветы после весеннего ливня, росло желание сопротивляться.

— Мои ноги эту тропу не выбирали!

— Да, не выбирали, — с грустью согласился он. — И все же эта тропа — твоя. Ты уже ничего не изменишь. Если будешь бороться, наживешь синяки и шрамы, а потом сломаешься, и тебя отшвырнут в сторону, потому что ты окажешься непригодна для той задачи, которую тебе предстоит решить. Но у тебя есть и другой выход: стремиться вперед, победить всех соперников и получить главный приз.

— Какой еще приз? — прошипела я.

— Жизнь, здоровье, безопасность. — Он ухватил меня пальцами за подбородок и, прищурившись, посмотрел прямо в глаза, как будто передавал что-то мысленно. — Право снова самой выбирать за себя.

Федеро выпустил меня, а мой сверток сунул под мышку.

— Об этом мы никогда не говорили. Больше я не вспомню о нашем разговоре. Лучше всего будет, если и ты тоже о нем не вспомнишь. Забудь о нем — как и о колокольчиках.

Он вышел из каюты, подошел к борту и, даже не оглянувшись (я следила за ним с порога), швырнул в воду мою слабую попытку протеста.

Хотя тогда я еще толком не понимала, о чем он, я догадалась, что он сказал мне слишком много. Взрослые почти всегда говорят то, чего дети не понимают. Я стараюсь сама не повторять такой ошибки… В тот же день я расценила его действия как очередную подлость в долгой череде подлостей.

Тогда я дала себе слово, что не позволю ему снова сломить меня.

— Иди сюда! — позвал Федеро. — Посмотри на свой новый дом.

Я медленно, нога за ногу, побрела к нему.

Свои колокольчики я потеряла, но на «Беге фортуны» имелись собственные колокола. Они громко зазвонили, когда корабль вошел в порт; в воздухе развевались флажки, похожие на молитвенные флаги. Колокола, прикрепленные к маленьким плавучим платформам, тоже звонили, покачиваясь на волнах. Им отвечали другие колокола на берегу и на кораблях.

Медные Холмы словно издевались надо мной, напоминая своим бесконечным звоном о том, чего я лишилась. Я снова возненавидела безбожный город и его жителей с мертвенно-белой кожей.

Город оказался больше, чем тысяча деревушек у меня на родине. И людей здесь было множество — мне казалось, что столько на всем свете нет. Здания оказались выше, чем похоронные платформы у меня дома — а выше этих колонн у нас нет ничего, ведь нужно поднять душу как можно ближе к небесной свободе. Город раскинулся на берегу во все стороны; чтобы дойти до его границ, нужно было не меньше часа идти на восток или на запад.

«Бег фортуны» направлялся к пристани. На западе, у подножия горы, я заметила старую, полуразрушенную стену. С другой стороны тускло блестели крыши высоких зданий; они были выложены листами металла, давшего городу свое имя.

Несмотря на мою досаду, город меня заворожил.

— Там Храмовый квартал, — сказал Федеро, проследив за направлением моего взгляда. — Дома, оставленные богами, хотя их пороги еще выметают священники.

— А там портовые склады. — Я ткнула пальцем в высокие строения на берегу. — Там владельцы пристаней и перевозчики обделывают свои дела.

— В самом деле!

Я различила в его голосе веселые нотки. Во время путешествия я научилась угадывать его настроение.

После шумных криков и свистков «Бег фортуны» наконец причалил, и нас окружила портовая суета. У меня на родине «Бег фортуны» казался мне огромным, но здесь он был всего лишь одним из многих. Паровые двигатели, правда, имелись не у всех судов, но в то время я еще не знала, что такое двигатель. Над всеми кораблями возвышались мачты.

Когда мы подошли к причалу, пришвартовались и стали готовиться к разгрузке, к борту подступила целая толпа зевак, торговцев и таможенников. Народу в той толпе было больше, чем я видела за всю свою короткую жизнь. Люди казались особенно живыми и шумными на фоне каменных домов с медными крышами. Они стояли плечом к плечу, что-то выкрикивали и размахивали разноцветными лентами или полосками бумаги. Я подумала: «Наверное, каждая из них что-то значит». Наверное, все они нанимались на работу или предлагали какие-то услуги.

Легче оказалось сосредоточиться на их действиях, чем на внешности. Вспомнив, как я спрашивала Федеро, не ждут ли нас папа и Стойкий, я испытала презрение к себе самой, хотя была еще очень мала. Буйвол послужил бы ужином для восьмидесяти человек, а папа наверняка затерялся бы в толпе, как сорняк среди рисовых побегов.

После таких мыслей я почувствовала себя очень виноватой. Теперь-то я знаю, что Федеро продолжал отбирать у меня и сознание, и самопонимание, переделывая меня в ходе нашего путешествия. Замысел его был непоколебим, безошибочен и точен. Тогда же я понимала одно: он хочет, чтобы я все время чувствовала себя в чем-то виноватой, но в чем — я тогда толком не знала.