Бог со звезды - Анна Чащина Страница 8

Со свободным местом на столе было туго. Коробки, макеты, папки с листовыми схемами, какие-то вовсе непонятные штуковины. Устаревшие минидиски россыпью разноцветных кружочков теснили коробочки нанодисков. В одной такой коробочке умещалась информация о целой планете, начиная от географических данных и заканчивая… много чем заканчивая.

Богдан снова с уважением покосился на парочку, увлеченно о чем-то спорящую. Объемы и сложность их работы он мог себе представать лишь приблизительно.

Судя по разговору, Лео не одобрял легкомысленного отношения Яши к приказам начальства. Но чудика трепка не взволновала совершенно. Он отмахнулся и бросился к коробкам, восторженно бурча:

— Наконец-то! Наконец-то, пришли!

— Богдан, — нерешительно обратился Лео.

Инспектор ловко стянул с шеи капсулу и, держа за цепочку, протянул серебряную каплю гному.

— Здесь вся информация. Ознакомьтесь и успокойтесь, наконец. А я сегодня поинтересуюсь у Альберта, почему моя карта не работает.

Богдан уже предполагал, что услышит в качестве оправдания: «Кто знал, что вы сразу метнетесь изучать станцию?» Не успел ввести личные коды, типа.

Лео взял капсулу и вставил ее в считывающее гнездо. Зажужжала, мягко разворачивая визуальный экран, черная шишечка галоустройства. Приподнялись над столом голубоватые кнопки виртуальной клавиатуры. Лео погрузился в процесс, ловко скользя по ним толстыми пальцами, перемежая письменные команды устными.

Богдан потерял всякий интерес к «гному» и принялся внимательно изучать обстановку.

Слева от рыжеволосого «гнома» располагались три огромнейших экрана, изготовленных еще по старой технологии. Конечно, наука уже не развивалась такими темпами, как раньше, однако новинки все еще появлялись. Правда, здесь о таком можно было только мечтать. Эти экраны не относились к передовым новинкам и не формировались при помощи хитрого устройства буквально из воздуха, точнее — из молекул. Они были изготовлены из тончайшего материала. Толщина его равнялась человеческому волосу, но по прочности не уступала сплавам для обшивки кораблей.

На одном из экранов Богдан опознал изучаемую планету, на втором она же красовалась в приближенном варианте: спутник отслеживал миграцию каких-то животных. На третьем мелькали диаграммы и графики неизвестного назначения. Еще несколько мониторов поменьше висели справа, а море разномасштабного оборудования стояло, лежало и торчало везде: по бокам над экранами, сверху и даже под ногами, на полу. Название и назначение его представлялись Богдану столь же сложными, как китайская грамота. Повсюду он натыкался взглядом на образцы пород в колбах и силовых капсулах. У стен теснились какие-то стеллажи, заставленные неразборчиво подписанными коробками.

Ученые чувствовали себя в этом хаосе как рыбы в воде. Особенно Яша.

Он извлек некий загадочный прибор из принесенной коробки и, попискивая от удовольствия, расчищал под него место.

— Что это? — спросил Богдан, подходя ближе.

— Уникальный микроскоп с широчайшим спектром возможностей…

На Богдана обрушился ливень профессиональных терминов. Он смутился, растерялся и отступил.

Яшу потеря слушателя совершенно не смутила, он вдохновенно размахивал руками и продолжал разговаривать сам с собой.

Лео успокоенно вздохнул и протянул капсулу обратно.

— Кофе хотите? Я так понимаю, есть вопросы?

Богдан улыбнулся.

— Хочу. И… да. Думаю, нам придется какое-то время довольно тесно общаться.

Глава 5

Келан

Я почти не помню первый день пути. Усталость, переизбыток впечатлений, ощущение какой-то скованности, дурнота. Едва после утомительной поездки я переступила порог дома, места, куда не возвращалась более десяти лет, как Стоуш заторопил с уходом. Я успела лишь ополоснуть лицо и снова оказалась в дороге.

Мы так долго не общались с отцом, что после приступа ностальгии вдруг возникла неловкость.

Как вести себя дальше? На мгновение душу словно обдало холодом. Совсем непонятно, о чем говорить, а о чем молчать? Возможно, Стоуша посетили те же мысли, но он никогда не был болтливым. Поэтому, наверное, мы шли в тишине, которую изредка прерывало веселое треньканье рут.

Эти птицы охотились и жили небольшими стайками, обычно по шесть-восемь пар. Они имели удивительно мелодичные голоса и весомые размеры. Голова с массивным клювом метра на полтора возвышалась над длинными пальцами ног-палок. Рута охотились на гусениц и животных помельче себя. Время от времени они переговаривались меж собой — то деловито, то нежно, словно воркующие влюбленные парочки.

Поначалу родимые Холмогоры казались такими привычными: ласково припекало весеннее солнышко, вокруг раскинулись сочно-зеленые поля, поросшие бродячей травой и мерцающими в ночи кустами. Ветерок едва колыхал нежные бородки первой листвы на деревьях. Весенняя прохлада почти не чувствовалась — так, слегка холодило ноги и шею.

Но вскоре пейзаж начал меняться. Деревьев становилось все больше: откуда-то из-за горизонта неспешно выползали темные зубцы леса. Холмистая местность делалась гористой, подъемы, как и спуски, были все круче и круче.

На равнинах, кроме кустарников и травы, выживали только мощные амаки, стволы которых покрывали круглые тарелочки грибов-паразитов. Практически прозрачные, невесомые, с мягкой, бархатистой шкуркой, они выделяли смолу, помогающую щиткам коры окостенеть. Так амаки становились неуязвимыми для насекомых, стремящихся проникнуть в беззащитную, пористую плоть. Грибницы же закреплялись между неокостеневшими пластинами еще до взросления гриба. Летом по утрам лохматые щетки листьев разворачивались, напоминая свои видом гигантские опахала, и сворачивались только к вечеру, превращаясь в узкие бахромчатые зонты. Уже сейчас из почек проклевывались вверх первые темно-оранжевые липкие стрелы.

По сторонам тянулись волнистые поля, поросшие высоким золотисто-оранжевым злаком. Исмаи легко душил все сорняки, поскольку сам был культивированным вариантом оного. Могучие стебли его, в обхват ладоней, упругие и плотные, возносились на три с лишним метра от земли. На макушке среди плотно прижатых к стеблю листьев проглядывали шишки темно-фиолетового цвета. Початки еще только набирали сок, но к осени обещали превратиться в длинные, черные, полные сладковатых семечек плоды. Из этих семечек делали муку, масло, варили каши и даже жарили лепешки.

Раньше я никогда не разглядывала поля и не знаю, почему внезапно потянуло. Словно перебирая в голове обыденные вещи, я могла отвлечься от гораздо более опасной реальности, укрыться за бытовыми мелочами. Пусть даже способ выбрала странный: перебирать в памяти рецепты из исмаи.

Поля раскинулись слева и справа от тропы, насколько хватало глаз. Лишь с одной стороны, впереди, их теснил курчавый, ядовито-зеленый с проблесками оранжевого подлесок. Он жил своей лихорадочной весенней жизнью, агрессивный, возрождающийся после затяжного сна. Настоящий лес начинался глубже. Поначалу он казался лишь продолжением подлеска, ненамного более густым, с небольшими островками-проплешинами. Эти залысины облюбовал горень, кажущаяся хрупкость и невзрачность которого были просто обманкой. Стоило кому-либо ступить на такую поляну, как земля под ногами начинала буквально гореть: полыхать сине-оранжевыми языками пламени, от которого тянуло гарью, дымом и смертью. Поспешно покидающих поле боя разумных существ после кратковременного удивления и последующей досады ждал еще один «подарочек». Да, горень всего лишь создавал убедительную иллюзию пожара, но ожоги от него появлялись самые настоящие. И там, где рос огонь-куст, больше обычно не росло ничего.