Слепцы - Александр Золотько Страница 9

И если он сейчас скажет, что не хочет, как Дылда, Рыбья Морда и Заика, что от одной только мысли о таком тошнота подступает к горлу и хочется кричать, то и тогда его назовут сопляком, и тоже придется защищать себя от насмешек. И снова выигрывает смерть.

Хорек потер глаза кулаками, вытирая слезы от дыма и кашля. Откашлялся нарочито низким голосом, лихорадочно подбирая нужные слова, правильные, такие, чтобы никого не обидеть и чтобы…

– Мне говорили, – вытолкнул из себя Хорек, – что силой или за деньги бабу берут только уроды, те, кто себя ни в грош не ставят, мужиками себя не считают.

Хорек подошел к Дылде, отодвинув в сторону Кривого, и, вытянувшись вверх, чтоб хотя бы самому себе казаться выше, выкрикнул срывающимся голосом в лицо здоровяка:

– А кто скажет, что я не прав, тому я вобью эти слова в глотку так, что зубы через задницу вылетят.

Дылда замер. Хорек смотрел, не отрываясь, ему в глаза, по щеке текла слеза, но Хорек ее не стирал.

– Вон отсюда! – негромко, но очень внушительно произнес Рык. – В пещеру не входить, пока я не позову! Слышал, Хорек?

– Слышал, – прошептал Хорек.

Все у него внутри разом ослабло, даже ноги чуть не подкосились.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

– А с девкой что потом? – спросил Рыбья Морда.

– Она видела нашу берлогу, – сказал Рык.

– Так что? – не понял Рыбья Морда.

– Она видела нашу берлогу, – повысил голос Рык.

– Так она здесь останется? – спросил Рыбья Морда. – У нас?

Хорек замер, протянув руку к завесе.

– Нет, не останется, – вмешался Дылда. – Я ее выведу. Завтра утром.

– Сегодня, – сказал Рык. – Как только управитесь, сразу и выведи.

– Хорошо, – не стал спорить Дылда. – Как только.

Хорек вышел в ночь, пробежал до пещеры, вошел, бросился на шкуры и лежал неподвижно, пока не пришел Дед с его частью ужина.

– Я тут тебе принес, – сказал Дед. – Поешь. А доля у тебя будет честная, я всегда поровну делю.

Хорек не ответил, Дед потоптался рядом, подбросил в костер дров.

– Понимаешь… – Дед снова помолчал. – Это… Обычаи… Без них нельзя. Никак нельзя. Если не они, мы зверьми станем.

– А мы сейчас кто?

– Люди. Люди… То ты зверей не видел еще, – вздохнул Дед и вышел.

Хорек полежал еще немного, потом до него дополз запах жареного мяса. Рот наполнился густой слюной.

Хорек поднял голову, протянул было руку к деревянной миске, но тут завеса на входе снова зашуршала, потянуло холодом.

– Твой меч, – сказал Рык и положил меч, принадлежавший убитому Хорьком наемному охраннику.

Меч легонько зазвенел на камне.

– Ты молодец, – сказал Рык.

– Мы будем продавать детей? – Хорек повернулся к вожаку. – Да?

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Как завтра решим. Ты тоже будешь решать. Кто решит воровать – будет это делать. Кто решит, что лучше взять добытое, поделить и разойтись – уйдет.

– А ты?

– Я… Я буду с теми, кого будет больше.

– Так требует обычай? – спросил Хорек.

– Так требует обычай, – ответил Рык.

– Без обычаев нельзя…

– Нельзя.

Рык пошел к выходу из пещеры, и тут Хорек задал вопрос, мучавший его еще с того мгновения, когда Рык рассказал о делах Жлоба.

Он задал вопрос, который наверняка крутился на языке у каждого из ватаги.

Он задал вопрос, который задали Рык и Полоз Жлобу.

И Рык ответил точно так же, как ему ответил купец.

– Не знаю.

Если сказать, что Молчун не любил гостей, это значит ничего толком не объяснить. Молчун гостей ненавидел, если по правде. Каждый новый постоялец вызывал у него приступ ярости, а шумное веселье гостей в обеденной так и вовсе вгоняло в неистовство.

Если подумать, то с таким нравом быть хозяином постоялого двора непросто, а для любого другого так и совсем невозможно.

Молчун – иное дело.

Он любил деньги больше, чем ненавидел гостей, потому нашел в себе силы согнуть свой норов в дугу и даже научился улыбаться, если вдруг ненароком сталкивался с кем-либо из постояльцев лицом к лицу.

Гостю, если он был трезв, от этой улыбки становилось не по себе; а и пьяные трезвели почти наполовину, увидев, как медленно растягиваются под длинными вислыми усами вывернутые губы Молчуна, открывая крупные, желтые, как у зверя, зубы.

Хозяин в этот миг был так похож на волка, что живи он лет пятьдесят назад, его точно прибили бы осиновыми кольями за оборотничество.

Но, на счастье Молчуна, дед нынешнего князя самосуды пресек, подстрекателей повывел, и все шло по закону или по приговору личного княжеского суда. Ну, и поскольку сам князь в оборотней и прочую нечисть не верил, то последний раз за подобное казнили в Камне аккурат сорок пять лет назад.

Да и то не столько за оборотничество, которое так доказать и не смогли, сколько за душегубство и людоедство, пусть даже и угодные старым, бывшим богам.

И еще Молчуну несказанно повезло со слугами.

Сапог и Битый были мужиками расторопными, тертыми, спины гнули легко, а сладенькая угодливая улыбка так просто не сходила у них с лиц, даже когда они своего гостя убивали.

Подобное случалось на постоялом дворе редко – частая пропажа проезжих и ночевщиков привлекла бы внимание, а вот перехватить отъехавшего, догнать его в укромном месте да порешить под видом разбойничков – это делалось многократно.

Битый с Сапогом и к Молчуну попали, уже имея на совести – или что там у них было вместо нее – не одного убиенного, а после пяти лет промысла приобрели сноровку и мастерство.

Когда гость подъезжал к постоялому двору, Молчун уходил в заднюю комнату, а Битый или Сапог бросались к приезжему, принимали коня, провожали в комнату и заодно прикидывали: выгоднее гостя убить или отпустить живым.

С новыми постояльцами, приехавшими после восхода, все было сразу ясно. Нет, деньги, конечно, у них водились – платили за еду и выпивку хорошо, доставали монеты из объемистых кошелей, не таясь, и сдачу особо не пересчитывали. Но было их пятеро. И все они – это Битый и Сапог сообразили сразу – люди бывалые. И, верно, опасные.

Поэтому улыбки слуг стали приторными, спины не разгибались, и даже мальчишку лет пятнадцати из этой компании Сапог и Битый именовали не иначе, как «господин витязь».

Мальчишка краснел, косился на своих попутчиков, но те продолжали пить и есть, громко отрыгивая и гремя посудой.