Масть - Виталий Каплан Страница 9

Остальные толпились в трёх шагах от скамьи, на которую, кряхтя, укладывалась пышнотелая кухарка Настасья. Барыня решила начать с неё.

– Галантное обхождение – дам пропускать вперёд, – шутливо произнёс дядя Яник, пока барыня самолично задирала кухарке подол.

Я поглядел, как тут синий мох. Растёт, ползучий, хищно шевелятся его безобидные на самом деле ворсинки, тянутся к людскому страху и боли. Но не сказать, чтобы мха тут были целые заросли. Видно, дворовые к такому давно привыкли, настоящего ужаса – как, скажем, при встрече с упырём или следователем из нашей Экспедиции – не ощущал никто.

– Видишь, Андрей, – пояснил дядюшка, – Прасковья Михайловна хозяйство ведёт отменно. Супруг, Терентий Львович, ей не помощник по причине пагубной страсти. Его потому сейчас тут и нет, что отлёживается в спальне – вчера в трактире на Никольской опять превысил всякую меру. Это подробность важная, тебе, может, в деле пригодится. Так что барыня, как видишь, одна управляется. Но управляется замечательно. Бережлива, аккуратна, чистоту соблюдает даже сверх необходимого. Всё у неё учтено, никакая вещь даром не пропадёт, всякая работа спорится. А как она солит огурцы! Таких огурцов, Андрей свет Галактионыч, ты нигде более не найдёшь! Мой тебе совет – огурцы покупай только у Прасковьи Михайловны!

По нему даже и не поймёшь, издевается ли, невинно ли шутит – или всерьёз обо мне заботится, чтобы внучатый племянничек не остался без самолучших огурцов.

– Суровая особа, – хмыкнул я. – У нас в Чернополье такого не водилось. Если мужик всерьёз проштрафился, запил горькую, к примеру, оброк не заплатил, церковную службу из раза в раз пропускал, батюшка его, конечно, посылал на конюшню. Но вот чтобы всех, да каждую субботу, – ему бы такое и в голову не пришло.

– Ну и сам помнишь, чем кончилось, – не щадя моих чувств, возразил дядюшка. – Крепостных людей нужно в кулаке держать, чтобы у них и малейшей мысли о неповиновении не возникло. Вот Прасковья Михайловна это понимает. Не умом – особого ума там, прямо скажем, нет, – но всем нутром своим. Потому и сечёт дворовых неукоснительно. И те, между прочим, обиды на неё не держат. Она строга, но и справедлива. Кормит их отменно, одевает сообразно погоде, а ежели заболеют – сама их лечит всякими травками.

– Неужто ведьма? – глупо пошутил я. Глупо, потому что по цветку её души сразу было видно: ни малейших задатков Иной там нет. Человеческое в ней всё, слишком человеческое.

– Она – нет, – деловито пояснил дядюшка, – а вот бабка её, Агафья, ведьмой как раз была. Слабенькой, шестой ранг. В Дозоре не служила, мирную жизнь вела, мужа рано схоронила, ну а когда внучка малость подросла, то стала учить её травяному искусству. Но силу свою передать ей не смогла, не способна к тому Прасковья. Очень Агафья, говорят, переживала по сему поводу.

Впрочем, слушал я его вполуха, потому что внимательно разглядывал дворовых – и прежде всего того, над кем надлежало мне потрудиться. То есть Алёшку.

Роста он для своих лет был среднего, на вид – обычный мальчишка. Худой, но не тощий, а жилистый… в точности как и я сам. Лицо малость конопатое, глаза серые с прозеленью, а прямые, отросшие чуть ли не до глаз волосы – нечто среднее между соломенными и рыжими. Слегка лопоух и, должно быть, стыдится этого. Я бы в его возрасте точно стыдился. Одет в добротную рубаху из некрашеной холстины и такие же штаны. Но босиком… видать, бережёт барыня обувь, велит дворовым в доме её снимать. Что ж, полы чистые, печи протоплены…

Гораздо интереснее Алёшкиной внешности оказался цветок его души. Ярко светились в нём лиловый страх, жёлтая тревога, малиновое любопытство… но обычный цветок, человеческий. Ровные лепестки, гладкие, нет тех длинных щупальцев, тех острых лучиков, что присущи цветкам Иных. И как же сие понимать?

– Заметил? – дёрнул меня за локоть дядя Яник. – Видишь, какая аура? Ни малейших задатков Иного, верно? А почему? Думаешь, съехал с последнего ума твой старенький дядюшка, разучился видеть? Нет, Андрюша, сие маскировка. Я на парнишку сильное заклятье наложил, сразу же, как только впервые его увидел. Вот смотри внимательно. Сейчас я ставлю Сферу Обнуления вокруг людской, причём и в обычном мире, и сразу на трёх слоях Сумрака, для спокойствия. Чтобы ни один Иной, окажись он рядом, ничего бы не заметил. Непростая это магия, расход силы огромнейший, и долго Сферу даже я держать не смогу. Зато внутри неё перестают работать любые заклятья. Понял теперь, почему мы в Сумраке тут, почему силу тратим, когда, казалось бы, куда проще поставить Круг Невнимания? Сдулся бы сейчас наш круг… Ну, готово. А теперь опять взгляни на парнишку.

Я взглянул – и обалдел. Теперь цветок души был совсем иным. Лиловое, жёлтое, малиновое никуда не делось, но гладкости как и не бывало. Лепестки вытягиваются острыми иглами, выстреливают снопами ослепительно-ярких искр, вырастают из них цветные нити… втягиваются и вновь растут.

Да, этот цветок под стать настоящему Иному. Причём я с ходу не сумел даже определить, какого ранга. Но ладно бы ранг… да это же Светлый! Непосвящённый, не подозревающий о своей Иной природе Светлый.

– Теперь понял? – прошептал мне в ухо дядюшка. – Понял, почему я сразу его закрыл? Ночной Дозор не дремлет! Перехватили бы! Повезло ещё, что я мальчонку первым отыскал. Ну, всё, хватит, сдуваю Сферу.

Тотчас же Алёшкин цветок души мигнул, разгладился – и стал обычным, ровным, человеческим.

– Конечно, заклятье моё не всесильно, – продолжил свои пояснения дядюшка. – Высший Иной если тщательно всмотрится, то сообразит – что-то с этой аурой не так. А сообразив, и вовсе снимет нашу маскировку. Но из таких Иных здесь разве что сама графиня Яблонская… К тому же барыня Алёшку всякой домашней работой нагружает, не позволяет ему праздности, а потому на улице он не часто бывает. Разве что в лавочку пошлют или на базар. В церковь они ходят поблизости, в храм Всех святых. Я проверял: Иных среди тамошних прихожан нет. Это выгодно: меньше шансов попасться на глаза кому не надо. Ты об этом не забудь, когда обрабатывать мальчишку станешь.

– Да уж… обрабатывать… – протянул я. – Ну и как мне из Светлого сделать Тёмного?

– Как – над этим и поломаешь голову. – Дядя Яник потёр пальцами свой шрам от сабли, водилась у него такая привычка. – Говорил ведь: задачка непростая.

Я вздохнул. Ну не мог мне дядюшка что-то другое поручить? Неужели это из вредности? Неужели сумел прочитать по моему цветку то, о чём я и сам в себе думать не любил, а уж тем более никогда ни с кем не делился. И правильно делал. Представляю, как обсмеяли бы меня одноклассники в Корпусе… да и в Семёновском полку нашлись бы острословы.

Пока мы беседовали, садовник Трофим не торопясь, под барынины указания, охаживал гибкими прутьями необъятный Настасьин зад. Кухарка охала и повизгивала, пока Прасковья Михайловна не повелела ей слезать с лавки и отправляться на кухню щи вчерашние подогревать к обеду.

После неё наступила очередь Даши, Алёшкиной сестры. И вот тут я глядел уже во все глаза. Потому что было на что поглядеть. Семнадцатилетняя Даша оказалась истинной красавицей. Такая же стройная, как и брат, но в волосах ни рыжинки, волосы цвета спелых пшеничных колосьев, а глаза – как два кусочка ясного неба, каким оно бывает за миг до восхода солнца. Щёки нежные, с едва заметными ямочками, и ни малейшей лопоухости. Её бы ещё одеть как следует…