Трон Знания. Книга 5 - Такаббир Эль Кебади Страница 97

Дверь возникла неожиданно. Железная, покрытая чешуйками ржавчины. Страннымпоказалось то, что она была заперта изнутри на задвижку, хотя Брат, спустившийся в колодец последним, клялся, что оставил двери открытыми.

Сибла сдвинул засов, взялся за дверную ручку и потянул на себя. Расширив глаза, прошептал:

– Нас заперли.

Засунув фонарь в карман куртки, заколотил кулаками по плите:

– Откройте!

От мысли, что это проделки Хлыста или его дружков, сдавило дыхание. Бандиты захватили дом молитвы. Вот она месть за вчерашнее безрассудство.

– Дай-ка я, – проговорил белобрысый Брат, пробравшись к Сибле. Вцепившись в ручку, дёрнул что есть силы. – Вроде бы сорвал с места.

Упёрся ногой в коробку, потянул. Двери с тягучим воем открылись, впустив в туннель поток тёплого, свежего воздуха. Сибла зажмурился от яркого света, а когдаподнял веки, не поверил своим глазам. Он шёл первым, потом последним. Затемсектанты повернулись, и он всё время возглавлял цепь. Он был уверен, что ведётлюдей к колодцу. Как они очутились в лесу, в овраге?

Путники вышли из туннеля, посмотрели на высокие склоны, соединённые провисшим мостиком: почерневшие доски, обмотанные верёвкой; верёвочные перила. Выбравшись из оврага, уставились на странный лес: перевитые стволы, уродливые ветви, бурая листва, серая хвоя. Небо, подёрнутое мглистой дымкой.

Пытаясь сориентироваться, Братья забирались на самые высокие деревья, но ониоказывались самыми низкими. Решили перейти по мостику на другую сторону оврага. Мост под ногами завизжал, заголосил, разрывая ушные перепонки. Не дойдя до середины, сектанты вернулись.

У белобрысого Брата началась рвота, у скуластого пошла носом кровь. Сиблу морозило, его сознание куда-то уплывало. Откуда-то появились вороны, чёрные, как беспросветная ночь. Покружив над оврагом, расселись на верёвочных перилах. Вперили в людей немигающие взгляды. Порыв ветра вздыбил блестящие перья ипревратил птиц в демонов.

Сибла не помнил, как вместе с Братьями съехал по склону, как брёл, спотыкаясь ишатаясь, по туннелю. Не помнил, как его вытащили из колодца, помыли и уложилив постель. Он три дня провалялся в горячке, бредя и никого не узнавая. Очнувшись, решил, что всему виной воздух, застоявшийся под землёй, пропитанный запахомгниения балок и затхлой воды.

Скуластый и белобрысый Братья пришли в себя раньше Сиблы. Отравление ядовитыми парами, как ни странно, не коснулось четвёртого сектанта. Это онволочил остальных, когда они уже не могли не идти, не ползти.

Окончательно оправившись, Сибла привёл себя в порядок и прошёл в зал.

– Ты куда? – спросил Людвин, раскладывая на трибуне листы с текстомпредстоящей проповеди.

– В больницу.

– Не ходи.

Сибла обернулся:

– Найрис выписали?

– Ей перерезали горло. Её подружку, которая дежурила в палате, повесили в туалете. А мне закрыли доступ в публичный дом.

– Это хорошо, – промолвил Сибла и, усевшись на скамью, уронил руки на колени. – Это хорошо.

Людвин спустился с возвышения, сел рядом:

– Если бы ты поделился со мной, я бы тебя отговорил, и ты не наломал бы дров. Эти ублюдки забирают всё, что нам дорого.

– Это хорошо, – повторил Сибла и, поднявшись, покинул дом молитвы.

***

Врач написал на листочке имена проституток, чьё состояние здоровья вызывало у него серьёзные опасения. Подчеркнул пару имён:

– Эти точно на ладан дышат. – И вручил список Сибле.

Санитарка дала ему табурет и новую простыню. Завела в палату, указала нахолмик, прикрытый клетчатым одеялом:

– Поговорите с ней первой. Ей недолго осталось.

Сибла двинулся по узкому проходу между коек. Женщины смотрели на него с ужасом, словно он, облачённый в белоснежный плащ, явился пред ними чёрнымангелом. Это была другая палата, не та, в которой лежала Найрис; шлюхи, по идее, не могли знать, что он виновен в её смерти. Видимо, плохие вести разнеслись побольнице как вопли среди ночной тишины.

Сибла поставил табурет возле кровати. Усевшись, наклонился вперёд, отвернул край одеяла и посмотрел в синюшное лицо:

– Ты меня слышишь?

Девушка подняла воспалённые веки; взгляд мутный, отстранённый.

– Можешь говорить?

Она с трудом разомкнула слипшиеся губы и выдохнула:

– Да.

– Исповедуйся. Излей душу.

– Зачем?

– Я единственный, кто может тебя спасти. – Сибла снял перчатки, прикоснулся к отёчной щеке девушки и ощутил кончиками пальцев, как липкая, натянутая кожапокрылась мелкими мурашками. – Ты стоишь перед вратами ада. Я хочу отвеститебя к калитке рая, хочу вложить твою руку в ладонь Всевышнего. Позволь мне этосделать.

– Спаси, – прозвучал слабый голос.

Сибла разложил простыню, хрустящую, не знавшую стирки. Накрыв себя истрадалицу тканью, отгородился от внешнего мира. Дневной свет потускнел, под надбровными дугами пролегли тени. В сумрачных впадинах лихорадочнозаблестели глаза.

Сибла сжал горячую руку девушки; ладони слились.

– Покайся в грехах. Расскажи всё, как на духу. Обрати осуждение Всевышнего в Егоблагословение.

Она шептала еле слышно, давясь словами и обдавая лицо Сиблы запахом боли. Он не хотел её клеймить позором, не хотел ей сочувствовать, но клеймил исочувствовал одновременно. Внутренняя борьба накалилась до предела, иучастливое отношение к шлюхе взяло верх. Людвин прав: нельзя земную жизнь мерить неземными мерками.

Сибла подбадривал девушку вопросами и кивками, после каждого признания произносил: «Отпускаю». Её голос слабел, воздух с трудом вырывался из лёгких, между словами зависали долгие паузы.

Не закончив фразу, она закрыла глаза:

– Я боюсь.

– Не бойся. Бог уже рядом.

На её губах появилась вялая улыбка, рука обмякла, черты лица сгладились. Холод смерти принялся выдавливать из тела тепло жизни. Сибла выпустил остывающие пальцы, скинул простыню. Поцеловал покойницу в лоб и одеялом накрыл её с головой. Услышав всхлип, посмотрел через плечо. Санитарка стояла у двери, прижимая к глазам уголок косынки.

Выйдя в больничный парк, Сибла прислонился спиной к клёну, устремил взгляд в небо, испещрённое резными ярко-жёлтыми листьями. Где-то там душа мученицы совершает последний путь. В сердце заворочалась вина перед Найрис. Он не дождался, когда она очнётся. Не выслушал исповедь, не отпустил ей грехи. Оставалось надеяться, что это сделал Людвин в одно из своих посещений доматерпимости. Иначе блудница с глазами ребёнка сейчас испытывает муки, которые неведомы живым.

Сибла вернулся в палату, выслушал исповедь ещё одной проститутки и понял, чтосегодня больше ни с кем не сможет говорить. Раскаяния в грехах заняли не так много времени, но заполнили его душу до краёв, вытеснили шаблонное лекало, как сказал бы Людвин. Замена ошибочных мыслей и представлений иныммировоззрением была слишком тяжёлой и забрала много сил.