Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг Страница 97

Шесть вычеркиваем, остается тринадцать.

Казалось бы, достаточно. Черт, да одного того, что случилосьс беднягой Кэрби, было больше чем достаточно. Последние три-четыре дня передсрывом руки у него так тряслись, что ему трудно было брать карты со стола и онподскакивал на стуле, если кто-нибудь хлопал дверью в коридоре. Кэрби следовалобыть больше чем достаточно. Но не было. Как и моего времени с Кэрол. Когда ябыл с ней, да, я оставался в норме. Когда я был с ней, я не хотел ничего, кромеинформации (и, возможно, оттрахать ее до опупсния). Однако в общежитии, иособенно в чертовой гостиной на третьем этаже, я становился другим вариантомПитера Рили. В гостиной третьего этажа я был кем-то, мне незнакомым.

С приближением Дня Благодарения всеми овладел какой-тослепой фатализм. Только никто из нас об этом не заговаривал. Мы говорили офильмах или сексе (“Я перепробовал больше задниц, чем карусельный конь”, — имелобыкновение кукарекать Ронни, как правило, ни с того ни с сего), но большевсего мы говорили о Вьетнаме.., и “червях”. Разговоры о “червях” сводились кобсуждению, кто в выигрыше, кто в проигрыше и кто словно бы не способен усвоитьнесколько простых принципов игры: избавляйся хотя бы от одной масти, сплавляйчервей среднего достоинства тому, кто любит рисковать, а если вынужден взятьвзятку, бери самой старшей картой, какая у тебя есть.

Единственной нашей активной реакцией на надвигающийся третийраунд зачетов было превращение игры в своего рода нескончаемый турнир. Мы всееще играли по пять центов очко, но теперь еще ввели “очки за партию”. Системаполучения очков за партию была очень сложной, но Рэнди Эколс и Хьм Бреннен задве лихорадочные ночные игры разработали хорошую рабочую формулу. Оба они,кстати, прогуливали курс введения в математику, и после завершения осеннегосеместра ни тот ни другой не был приглашен продолжать занятия.

Тридцать три года прошло с того раунда зачетов перся ДнемБлагодарения, но мужчина, которым стал тот мальчишка, все еще ежится привоспоминании о них. Я провалил все, кроме социологии и введения в литературу. Имне не потребовалось ждать, когда вывесят оценки, чтобы узнать об этом Скипсказал, что прошел все под развернутыми парусами, кроме дифисча, где чуть непошел ко дну. Я в этот вечер пригласил Кэрол в кино — наше прощальное свиданиеперед каникулами (и наше последнее, хотя тогда я этого не знал), и когда шел засвоей машиной, встретил Ронни Мейлфанта. Я спросил, как, по его мнению, у негос зачетами. Ронни улыбнулся, подмигнул и сказал:

— Взял каждый тузом. Точно, как в хреновой “СтуденческойЧаше”. Мне тревожиться нечего. — Но в свете фонарей на стоянке я разглядел, чтоего улыбка подрагивает в уголках губ. Кожа у него стала совсем бледной, и егопрыщи выглядели даже хуже, чем в сентябре, когда начались занятия. — А у тебякак?

— Меня хотят сделать деканом искусств и наук, — сказал я. —Это тебе о чем-нибудь говорит? Ронни загоготал.

— Мудак хреновый! — Он хлопнул меня по плечу. Нахальнаясамоуверенность в его глазах сменилась страхом, и он выглядел совсеммальчишкой. — Собрался куда-то?

— Угу.

— С Кэрол?

— Угу.

— Рад за тебя. Чувиха что надо. — Такая доброжелательностьсо стороны Ронни просто надрывала душу. — И если я тебя на этаже не увижу, такжелаю тебе повеселиться за благодарственной индейкой.

— И тебе того же, Ронни.

— Ну да, спасибо. — Смотрит на меня не прямо, а уголкомглаза, старается удержать улыбку на губах. — Не тут, так там попразднуем.

— Угу. Пожалуй, точнее ситуацию не определить.

Было жарко. Хотя мотор был выключен и печка тоже, в машинебыло жарко — мы согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели, и свет фонарейпроникал внутрь расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое окно ванной, игремело радио:

Могучий Джон Маршалл со старыми песнями, Скромный и тем неменее Могучий исполняет “Четыре времени года”, и Давеллсы, и Джек Скотт, иРичард Литтл, и Фредди “Бум-Бум” Кэннон, и все старые-старые песни, а еекофточка расстегнута, а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелькасвисает — широкая плотная бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще неосуществила следующий великий прыжок вперед), и, о Господи, ее теплая кожа, еесосок жестко трется о мои губы, а се трусики еще на ней, но лишь относительно —они смяты в комочек, сдвинуты вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, аЧак Берри поет “Джонни Б. Гуд”, и “Ройал Тинз” поют “Шорты-Подшортики”, и еерука в моей ширинке, ее пальцы дергают резинку моих подшортиков, и я ощущаю еезапах: духов на ее шее, пота на ее висках, там, где начинаются волосы, и яслышу ее, слышу живое пульсирование ее дыхания, бессловесные шепотки у меня ворту, пока мы целуемся, и все это на переднем сиденье моей машины, сдвинутомназад насколько можно, и я не думаю ни о проваленных зачетах, ни о войне воВьетнаме, ни об ЛБД в приветственной гирлянде цветов на Гавайях, и вообще ни очем, а только хочу ее, хочу ее прямо здесь, прямо сейчас, и тут внезапно онавыпрямляется и выпрямляет меня, упершись обеими ладонями мне в грудь, ирастопыренные пальцы отталкивают меня назад к рулевому колесу. Я сновапридвинулся к ней, скользнул ладонью вверх по ее бедру, а она сказала “Пит!Нет!” резким голосом и сомкнула ноги, и колени стукнулись друг о друга такгромко, что я услышал этот стук, этот стук засова, означающий, что с тебядовольно, нравится тебе это или нет. Мне не нравилось, но я остановился.

Прислонился головой к запотевшему стеклу левой дверцы,тяжело дыша. Мой член был железным цилиндром, прижатый спереди трусами таккрепко, что было больно. Не очень долго — ничто не стоит вечно. Мне кажется,это сказал Бенджамин Дизраэли. Но эрекция угасает, а яйца остаются на взводе.Простой факт мужской жизни.

Мы ушли с фильма — жуткая жвачка про нашенского парня сБертом Рейнольдсом — и вернулись на стоянку, думая об одном.., во всякомслучае, я надеялся, что об одном. Да так, пожалуй, и было, только я-то надеялсяполучить немножко больше, чем получил.

Кэрол запахнула кофточку, но ее бюстгальтер все еще висел наспинке, и выглядела она ошеломляюще желанной — ее груди рвались наружу, и втусклом свете можно было разглядеть темные полукружья сосков. Она уже открыласумочку и дрожащей рукой выуживала из нее сигареты.

— У-у-у-у… — сказала она, и голос у нес дрожал, как руки. —Я хочу сказать, ух ты!

— В расстегнутой кофточке ты похожа на Брижит Бардо, —сказал я ей.

Она подняла голову — удивленно и, по-моему, польщенно.

— Ты правда так думаешь? Или потому, что у меня светлыеволосы?

— Волосы? Бля, нет. Это потому… — Я указал на кофточку.Кэрол посмотрела на себя и засмеялась. Однако пуговиц застегивать не стала и непопыталась стянуть ее потуже. Но думаю, ей бы это не удалось, посколькукофточка сидела на ней как влитая.