Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург Страница 10

— И все-таки… Смерть Лиды — так внезапно, так страшно.

— Мы сами творцы своих страхов. Мне кажется, нас собрали всех вместе, чтобы мы научились избегать мысли о смерти и полюбили жизнь. И вообще, как говорил великий учитель Конфуций: «Что мы можем знать о смерти, когда не знаем, что такое жизнь?». Так что, милая барышня, если тебе будет сегодня одиноко в своей стерильной постельке, поднимайся к Марселю. Я смогу поделиться некоторыми своими знаниями о жизни. Весьма интересными.

— Здравствуйте. Как поживаете?

— Спасибо, неплохо.

— Давайте познакомимся. Моя имя Галя. Вы Эжен?

Когда они впервые оказались лицом к лицу, он отвел взгляд, сам не зная почему. Галя смотрела, как он оглядывает ряд кроватей с постояльцами санатория, замотанными в одеяла, словно кули. Все, и она сама, даже в мыслях избегали больных называть больными; все они были постояльцами, отдыхающими, в крайнем случае пациентами, но никак не больными. Галя видела, как медсестра делает ему знаки, но Эжен, опершись о стену, со сцепленными за спиной руками, не двинулся с места. Он смотрел, как ветер метет за окном, кидая пригоршни снега в стекла зимнего сада. Ей показалось, что юноша испуган, и в то же время вся его напряженная поза, ускользающий, тревожный взгляд говорили о заинтересованности.

— Вас зовут Эжен, правильно? Эжен Грендель. Вы поэт. У меня в Москве осталась подруга, она тоже поэтесса.

— Интересно, очень интересно, — ответил он прерывающимся неуверенным голосом. — Вы тоже пишете стихи? Хотите показать?

Он протянул к ней руку, и она на некоторое мгновенье повисла в воздухе.

— Ах, вы об этом! Нет-нет, это не для стихов. — Галя поправила под мышкой блокнот. Эжен опустил руку. — Надо домой написать. От Аси как раз письмо пришло. Анастасия Цветаева — моя подруга, она пишет стихи, не я. И сестра у нее поэтесса. Настоящая, не просто так. У нее сборник уже вышел. Она была в Париже. Может, слышали? Марина Цветаева.

— Не много ли поэтесс с одной фамилией?

— Не разделяю вашей иронии. Мне не надо говорить, что поэзия — это не «поздравляю-желаю» и «розы-слезы». Вы хоть немного понимаете по-русски?

— Я читал в переводе только русскую прозу. Иван Тургенев, Федор Достоевский. Но все же мне ближе мои соотечественники.

— Хотите, я попытаюсь угадать, кто из французских писателей вам нравится?

Эжен пожал плечами, крепче сжимая за спиной корешок книги. То была «Консуэло» Жорж Санд. Роман слишком сентиментальный, чтоб быть ему интересным, но других, не прочитанных ранее книг на французском языке в местной библиотеке не нашлось.

— Попробуйте угадать, кого из писателей я считаю классиком, — сказал он с вызовом. — Не думаю, что это будет сложно.

Он надеялся, что она ничего не успела прочесть на корешке книги, которую он держал в руках, и был приятно удивлен ее ответом.

— Допустим… Вы уважаете Виктора Гюго.

Его улыбка была ей ответом.

— Угадала? Здорово! Я тоже читала «Отверженных» и «Собор Парижской богоматери». Правда, в переводе. А сейчас у вас с собой что за книга? Покажите.

Она дотронулась до его локтя.

— Сущая безделица, не стоит, — остановил он ее, не желая предстать перед явно неглупой девушкой лишенным литературного вкуса. Для нее он был поэтом. И он должен держать марку'.

— Эжен Грендель, — послышался голос медсестры, — будьте любезны, займите свое место.

— Прошу прощения. — Эжен с явным облегчением кивнул девушке и направился в другой конец зимнего сада, где находилась его кровать. Спрятав под подушку книгу, он растянулся на прохладном ложе, позволил себя укутать одеялом и закрыл глаза.

Эта русская девушка давно привлекла внимание молодого француза. Она была самой красивой девушкой в санатории. Самой красивой и самой молодой. Красота ее была необычной. В ее по-змеиному гибком, тонком теле, нежном лице с горящими углями глаз чувствовалась тайная страсть. По сравнению с другими полусонными, полуживыми обитателями, девушка была — огонь. Ее дух, казалось, просто рвался вон из тела. Движения ее были грациозными, взгляды провокационными. Только что она веселилась и вдруг вмиг становилась грустной и загадочно молчаливой. Некоторые говорили, что она сумасшедшая, другие определяли просто — русская. Эжен читал перевод на французский язык «Идиота» Достоевского. Эта молодая русская представлялась ему некоей копией Настасьи Филипповны, способной свести любого мужчину с праведного пути. В долгие, очень долгие часы бездвижных прогулок, завернутый в два верблюжьих одеяла, он позволял себе мечтать. Его воображение не знало стыда. Однажды он был свидетелем, как русская села в сани и отправилась на прогулку с мсье Жилетт, которому Эжен, не отдавая себе в этом отчета, завидовал. Эжен догадывался, для каких дел крадучись поднимается в комнату старого развратника горничная третьего этажа, с какой целью Марсель ездит в деревню. Вот и новенькая русская, за которой Эжен втайне наблюдал, не устояла перед обаянием местного ловеласа. Француз и русская отсутствовали несколько часов. Что произошло между ними?.. Эжену представилось, какой необычной могла быть их проулка.

Вот русская спускается по ступеням. На ней длинное до полу манто, на ногах теплые ботиночки. Она садится в сани рядом с Марселем. Возница накрывает их до плеч общим пологом. Кони трогают с места. Снег в лицо, русская закрывает глаза. А в это время ее рука находит мужскую руку, тянет за собой под полу своего манто. Мужские пальцы гладят тонкую шерстяную ткань юбки, ощущая под ней теплую живую плоть. Круглое колено, крепкое бедро, потаенное женское место… В то время как сани летят по дороге и всем видны разгоряченные от ветра (от ветра ли?) лица, невидимые чужим взорам руки бродят в темноте под пологом, ощупывая, гладя, даря друг другу наслаждение. Эти скромные ласки только распаляют их. «Гони в деревню, к гостинице», — кричит Марсель.

И вот полог откинут, сани пусты. Легко ступая по дорожкам, в которых утопают все звуки, девушка без смущения спешит вслед за мужчиной.

Воображение Эжена летит дальше.

Они в номере. Комната оклеена обоями в мелкий цветочек, у стены — широкая кровать, напротив кровати — распахнутое окно. Русская приподнимается на цыпочках, притворяет фрамугу. В комнате становится совсем тихо, так что слышно, как тяжело дышит мужчина, когда снимает с нее одежду. Он раздевает ее без малейшего трепета, как будто снимает кожуру с мандарина. Мандарин для него не деликатес, но все же вкусный десерт — к знакомому лакомству он подходит с некоторой пресыщенностью.

Вот она полностью обнажена и падает на простынь, подобно махе на полотне Гойи, закидывает за голову руки. Ее кожа цвета топленого молока. У нее упругие соски, похожие на спелые вишни. Мужские губы тянутся к ним, язык пробует их на вкус.

Эжен не замечает, что персонажи его фантазии изменились, и уже не Марсель, а он сам занимается любовью с русской.