Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург Страница 11

Русская берет инициативу на себя. Вот ее руки окружают его лицо. Плавными легкими движениями одного только указательного пальца она проводит по бровям к переносице, неторопливо очерчивая профиль, останавливается на губе. Такое ощущение, что она предупреждает его: «Тс-с, тише, не надо стонать так громко. Никто не должен знать, как тебе хорошо». Ее губы касаются его шеи, ключиц, спускаются ниже, скользят по бедрам. Он ощущает на своей коже влажность ее жарких губ… Нет, он не может удержаться от стона. Какое это безумное удовольствие — быть во власти ее рук, губ… Одним рывком она оказывается сверху, ее темные шелковые волосы заслоняют свет, щекочут его лицо. Он чувствует, как проникает в нее, заполняет ее лоно до краев. Она начинает двигаться: вверх-вниз, вверх-вниз, как на качелях. Все ее движения настолько естественны, как будто ей все это не внове. Чистота и порочность, нежность и страсть.

Возбужденное воображение Эжена не ищет слов, не выстраивает фразы, не складывает рифмы — это придет позднее, стихи требуют филигранной работы ясного ума. Волнующие образы наполняют его душу блаженством, уносят мысли.

— Эй, тебе послание, — слышит он и открывает глаза. Сложенный вдвое листок оказывается у него в руках. Неумелый рисунок с подписью по-французски: «Портрет молодого человека семнадцати лет».

Эжен провел языком по своим сухим, как старая бумага, губам и оглядел шеренгу кроватей, нашел место, где лежала русская. Гала — какое странное имя. Он скорее угадал, чем заметил выскользнувший из-под густых ресниц мимолетный взгляд. «Что за молодой человек? Ответьте быстрее», — набросал он под неумелым рисунком, и передаваемое из рук в руки письмо достигло отправительницы. Фиолетовый карандаш в руках девушки заскользил по бумаге, и послание вновь у него в руках. «Сегодня вечером вы будете есть со мной». «Я к вашим услугам», — как будто отвечая на дуэльный вызов, подписал он ниже.

За ужином они уже сидели рядом за одним столом. Он — в сером чесучовом костюме. На ней белый в крупную вязку свитер, кажущийся слишком грубым но сравнению с ее тонкой с золотистым загаром кожей.

Эжен придвинул к себе прибор, положил на тарелку холодное мясо, овощи. Он никогда не забывал, что одной из составляющих успешного лечения была обильная, разнообразная пища, и каким бы ни был его аппетит, он всегда старался съедать как можно больше. Эжен наколол на вилку тонкий пласт холодного вареного мяса и поднял голову. Галя с бокалом у рта, казалось, ожидала его реплики.

— Вы живете в Москве? — начал он. Обычно стоило навести разговор на тему родных мест, как собеседник растекался славословьем. Вспоминалось житье в родных пенатах, пелись дифирамбы родным и друзьям, слагались гимны природе. Эжен приготовился слушать долгий рассказ девушки, но она отпила глоток разбавленного водой вина и ответила неожиданно коротко:

— Я живу здесь, в Клаваделе.

— Да-да, несомненно, — он немного растерялся резкости ее ответа. — Я неправильно задал вопрос. Откуда вы родом? Расскажите мне о Москве. Это же очень большой город, да?

— Родилась я в Казани, в одиннадцать лет наша семья переехала в Москву. О Москве что говорить? Будете у нас проездом, заглядывайте в гости, тогда, если действительно вам интересно, я все покажу.

Он смущенно потупился, захваченный врасплох не столько ее неожиданными ответами, но больше тем, что был не в силах устоять перед ее открытым взглядом.

— Наверное, вы скучаете здесь одна? — выдавил он.

— Я достаточно взрослая, чтобы отказаться от сопровождения матушки.

Эжен вспыхнул и опустил голову, избегая ее пронзительного взгляда. Девушка попала в его самое больное место — он тяготился затянувшейся опекой матери. Ему невмоготу было ее ежедневное присутствие с ним в одной комнате, неприятен шелест ее одежд, когда она, готовясь ко сну, раздевалась за ширмой, кисловатый запах ее тела, шумное дыхание. Ее присутствие мешало ему погружаться в сладкие эротические грезы; когда в своих мечтах Эжен блуждал по таинственным закоулкам влекущего женского тела, ему была чужда сама мысль, что его мать — существо для него бесполое — тоже когда-то будила страсть. Для матери он оставался «малышом Жеженом», слабым, требующим неустанной заботы существом, он же начинал осознавать себя взрослым мужчиной.

— Как так получилось, что сегодня вы одни, без матушки? Неужели мадам Грендель решилась оставить вас одного и вернуться домой?

Первым порывом его было покинуть свое место, но он, уже закончив закуску, бросил гренки в бульон. Дурной тон метаться от стола к столу. Он сожалел, что принял предложение сменить место за ужином.

— Мадам Грендель спустилась в деревню за покупками, — ответил он и, не поднимая головы, сосредоточился на еде. Облегчило его положение появление русской супружеской пары. За столом начался общий разговор. Беседа велась на русском языке, что освободило его от участия. Иногда соседка напротив, жена горного инженера Натали, обращалась к нему по-французски, просила его передать то или иное блюдо, спрашивала о самочувствии, погоде, настроении. Разговор с ней был настолько же простым, насколько и скучным. Эжен старательно изображал интерес к собеседнице и с нетерпением ожидал момента, когда ужин закончится и можно будет уйти.

Он вытер салфеткой рот и готов был встать, как узкая ладонь легла к нему на колено. Приблизив свое лицо к его лицу, Галя торопливо зашептала:

— Эжен, простите меня. Я сама не своя. Так хотелось бы с вами встретиться без свидетелей, наедине. Мне очень надо выслушать ваш совет. Не могли бы вы составить мне компанию на вечерней прогулке? Давайте погуляем вместе около санатория. Сегодня не так морозно, легкий снежок. Ваша матушка когда возвращается?

Он выдержал ее напряженный взгляд.

— Предполагаю, должна скоро быть, — холодно ответил он.

Он заметил, как мгновенно потух ее взгляд.

— Так вы пойдете гулять после ужина, да? — переспросил он.

— С условием, если вы будете сопровождать меня.

Эжен не смог сдержать довольную улыбку. Этот умоляющий той, полные тревоги глаза не могли оставить его равнодушным.

— Я поднимусь к себе переодеться. Через полчаса буду готов, — сказал он и поднялся.

— После обеда гуляй, после ужина отдыхай, — подала свою реплику жена горного инженера. — Разве вам неизвестны правила?

— У правил бывают исключения, — ответил Эжен и заметил, как Галя поддержала его улыбкой.

* * *

Галя шла по хорошо различимой в свете горящих окон дорожке. Из неплотно притворенного окна послышались звуки фортепьяно. Почти каждый вечер кто-нибудь из отдыхающих устраивал небольшой концерт. Галя узнала мелодию «Лунной сонаты». Музыка создавала особое настроение, а сгустившиеся сумерки, размывая очертания деревьев, делали весь пейзаж неузнаваемым. Галя остановилась у запорошенной снегом скамейки, сцепила пальцы рук в замок прямо перед собой. Ее возбуждение постепенно спадало и под влиянием темноты и меланхоличной мелодии перерастало в острую жалость к себе самой. Она изнемогала от одиночества. Какой парадокс — вокруг столько людей, но она чувствовала себя, как странник в пустыне, на горизонте различивший оазис. Кажется, еще немного, и измученная душа найдет отдых; вот человек, который готов разделить твои чувства, поддержать тебя, понять — увы, слова тонут в равнодушном молчании или того хуже — притворном понимании. Одиночество среди толпы. Ей стал понятен порыв Лиды смыть свое отчаяние в горном ручье, утопить свое одиночество в безбрежном море смерти. Но Галя хотела жить. И это неистребимое жизнелюбие удерживало ее от возвращения домой. Она помнила, как ее подруга Ася рассказывала о болезни своей матери, как повторяла: «Слишком рано она вернулась в Россию. Если б она долечилась в санатории. Зачем нужно было торопиться покидать Санкт-Блазиен? Зачем?..» Действительно, зачем Мария Александровна спешила к своей смерти? Может, она, как Лида, не смогла жить без любимого? Кинулась в объятия холодной родины, как Лида в ручей?