Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир Страница 11

* * *

Второй мой эвакогоспиталь, тоже передвижной сортировочный, был под номером 3261. Помню и номер полевой почты – 15 938. Но я туда пришла после курсов медсестер, хотя числилась санитаркой, потому что мала была. Я там еще изучила работу лаборантки. Но если не было моей лаборантской работы, я ездила за ранеными как сопровождающая и делала абсолютно все, что попросят. Так же работала и моя мама! Отца с нами уже не было. Зимой 42-го он получил новое назначение куда-то под Сталинград. Мы долго не имели от него вестей и, конечно, их очень ждали.

А уже началось наступление, и госпиталь наш стал передвигаться на запад. Значит, это был 43-й год. Не помню, какое было время года. Я тогда не замечала времени и не думала, который час, который месяц. Мне не надо этого было, мне надо было выстоять!.. И вот в тот самый период я на каком-то полустанке увидела прямо перед собой большой пульмановский почтовый вагон в который попал снаряд. Я смотрела, как ветер выдувает из него пачки белых треугольников, и они летят, летят и ложатся на черную-черную выгоревшую степь. Я стояла и думала, что вот, может быть, так же пропала где-то весточка от моего папы, который к тому времени уже считался пропавшим без вести.

Вот этот почтовый вагон никуда не уходит из памяти…

Моя война кончилась раньше – в ноябре 44-го. Госпиталь наш был в то время в Одессе и должен был отправиться дальше на запад. Меня уже не могли туда взять и отправили учиться. И тогда мы с мамой и сестренкой поехали в Нежин, туда, где нас застала война…

Вступительные экзамены я могла не сдавать как участница войны. А поскольку учебный год уже начался, я пришла сразу на второй семестр медицинского техникума и окончила его, как этого хотел отец. Получила диплом с отличием – фельдшер-акушер. Но после того как во время хирургической практики на моих глазах умер от наркоза больной, я поняла: это не мое, я не готова к такой колоссальной ответственности. Да, смерть на фронте можно объяснить, но война закончилась. Я вдруг поняла, что не могу стать полноценным медиком! Потому что я так настрадалась, что больше не могла выносить боли и горя…

И несмотря на то что у нас в доме давно было решено, что я должна быть врачом, я все-таки выбрала свой путь!..

Моя крепкая детская память столько всего сохранила, что даже не знаю с чего начать! Мне было 5 лет, когда началась война.

Я родилась и жила в Калужской области. (Сейчас живу в Туле.) Первое, что запомнила, – бледное лицо отца, стоящего у радио. У нас была «черная тарелка». Он подошел к бабушке и как-то горько сказал: «Мама, началась война!» И через несколько дней его с нами уже не было. Мы остались одни – мама, бабушка и нас двое детей. А спустя 3 месяца в октябре 41-го у нас в семье родился третий. Это был день, когда от бомбежки горел наш город, и мы не знали, увидим ли свою мать. Она прибежала к нам из роддома в тапочках и халате с живым свертком в руках, за 6 километров от дома. А мы с бабушкой сидели и плакали…

Помню, что наш город и село часто бомбили, и мы бегали в окопы, и мама с младенцем на руках.

* * *

Потом в наше пригородное село приехали беженцы из Смоленска и их стали разбирать по домам. Мама пришла и сказала бабушке, что осталась женщина с двумя девочками, давай их возьмем. Так в нашем доме появились еще три человека. И мы стали жить одной семьей – 8 человек! Собирали гнилую картошку, колоски, грибы. И одной семьей бегали от бомбежек. С ними мы прожили 3 года, а потом они вернулись к себе в освобожденный Смоленск. Девочки выросли, одна стала заслуженным врачом, другая – библиотекарем.

* * *

О маме! Разве наша мать не работала на Победу? Она мало бывала дома. Приходила усталая и холодная. Она была на всех незаменимых работах. А ночами шила и вязала нам вещи. И не было у нас украшенных варежек и носочков, потому что некогда ей было расшивать и обвязывать. Нашим кормильцем в войну стала мама. А растила нас – мыла, кормила, била, заставляла работать по дому – наша бабушка. Между собой мы ее иногда называли «бабка» или «карга», от детского непослушания. А кем бы мы стали без нее?! Оценили ее роль мы гораздо позже, прости нас, бабушка…

А сколько через нас прошло войск! Я могу так много и долго о них рассказывать. Я помню их всех! И Сашу из Куйбышева, который смеялся, держа меня на коленях: «Эх, хороша девка, война кончится, приеду и женюсь». Его убили. И капитана с бородкой, который постриг меня «по-городскому» и стрелял из пистолета по немецкому самолету, когда над нами шел воздушный бой. И тех солдат помню, которые кормили нас сухарями и сахаром, а мы ведь пили чай с солью. Постоянно голодные, мы воровали по-детству из бабкиных запасов. Это – «энзе», она нам объясняла. А бабка ни одного солдата не пропустила не обогрев! Кому портянки, кому варежки, кому шапку, кому две вареные картошки, кому супу нальет, и приговаривала: «Может, и моему сыночку кто поможет…»

* * *

Я помню, как на картофельное поле однажды упал наш подбитый самолет. Он перевернулся вниз кабиной, и женщины бежали к нему и руками разгребали землю, чтобы спасти летчика. Он был живой. Потом женщины его чем-то лечили, потом он чинил самолет, и мы пели с ним песни, носили ему молоко, а он давал нам от самолета фольгу для новогодних украшений. А потом он улетел, покружился над нами, покачал крыльями и улетел. Звали его Борис, теперь так зовут моего сына…

* * *

Еще помню, как расстреливали дезертира за самострел в руку. Мы прознали об этом и подползли по овсу на то место посмотреть. Он поднял голову к небу, посмотрел вокруг и, увидев нас, помахал рукой. Солдаты обернулись и закричали на нас, мы убежали. После выстрелов за спиной мы все попадали. Бедный, бедный…

* * *

А еще хорошо помню, что в нашей школе жили летчики-французы, недалеко от нас был аэродром. Мы ходили к ним в гости, и они тоже кормили нас. Все были веселые, красивые – в белых кителях и белых перчатках. От них мы узнали, что такое консервы! После войны я прочитала, что у нас останавливалась знаменитая эскадрилья «Нормандия – Неман».

* * *

И немцев помню! Правда, стояли они у нас недолго, но были всякие. Читали на стене наши газеты и хохотали, потому что стены нашей избы были оклеены газетами. Брали все, что им понравится, чуть не убили мать нашей учительницы. А ходил с ними и отбирал все, что хотел, предатель Афоня, который ушел вместе с ними при отступлении.

Помню, как отряд татар пошел к немцам сдаваться. Наша бабушка их отговаривала, а они сказали, что войну наши проиграли, и все равно ушли…

А как радовались наши женщины, когда началось наступление наших войск! Они говорили: «Слава Богу, идут сибиряки, они дадут им жару!» И правда, помню этих здоровых красивых парней в валенках и овчинных полушубках. Пришли они смелые, сильные и погнали немцев…