Малюта Скуратов - Дмитрий Володихин Страница 11

К чему привело взрывное развитие местнической системы? Итоги ее были неоднозначны.

С одной стороны, местничество тормозило служебный рост талантливых неродовитых людей. Оно создавало в высшем эшелоне власти своего рода «пробку», закрывавшую путь к высотам карьеры для подавляющего большинства дворян. Более того, оно препятствовало консолидации самой аристократии. Между разными ее группами и слоями накапливались трения. Старинное московское боярство и «второстепенная» княжеская знать недобро поглядывали на высшие семейства «княжат»: не слишком ли много забрали они себе власти, возможностей, льгот? Не слишком ли высоко они забрались на Москве? Кроме того, местничество жестоко било по армии. В условиях боевых операций местническая тяжба, разгоревшаяся в войсках, могла привести — и приводила! — к тяжелому поражению.

С другой стороны, местничество устранило в гуще богатой, амбициозной и агрессивной аристократии возможность «войны всех против всех». В России практика «наездов», широко распространенная среди польско-литовской магнатерии, не привилась. В России не случилось фронды. Местничество давало пусть и громоздкую, но эффективную систему мирного разрешения конфликтов в рамках правящего класса. Не мечом добивались своего, а через суд! Это свидетельствует о высоком уровне политической культуры. Ну а военная среда постепенно выработала систему «вторых воевод» — опытных, талантливых «заместителей» при родовитых вождях воинства. Они подстраховывали более знатных, но менее одаренных командующих от серьезных ошибок.

Система, со всеми ее недостатками, действовала эффективно… пока имела мощный противовес в лице самих государей московских. «Живой таран» большой массы «княжат» в своем стремлении к власти и привилегиям наталкивался на волю монарха. А тот, в свою очередь, мог — более того, был заинтересован — ограничивать аппетиты первостепенных княжеских родов.

Иван Великий и его сын Василий III умело использовали разобщенность служилой знати. Находили себе опору в одних родах, удаляли от себя другие, жаловали, но не допускали к высотам власти третьи, накладывали опалу на четвертые… Это была трудная работа: механизм управления Московским государством не отличался простотой, и государю требовались постоянное внимание, постоянное напряжение воли, чтобы не дать усилиться тем аристократическим «партиям», которые могли бы создать для него серьезную угрозу. Если подобное политическое маневрирование проводилось регулярно, русская знать, отлично освоившая искусство управления и войны, служила стране, как надо. Приносила победы на поле боя, обеспечивала административную стабильность по всей огромной державе.

Но в малолетство Ивана IV политический контроль с великих семей знати оказался снят. Никто их не контролировал. Первостепенные княжеские роды присвоили себе колоссальную власть и распоряжались всей страной безраздельно. Предел их амбициям полагало одно лишь соперничество между разными группировками. Единство оказалось для них слишком сложной задачей, и междоусобные свары следовали одна за другой. Лет на двадцать, с середины 1530-х примерно по середину 1550-х годов, в Московском государстве установилось аристократическое правление. Монарх-мальчик, монарх-подросток сам зависел от придворных «партий» знати и управлять ими не мог.

А когда царственный отрок превратился во взрослого мужчину, ему пришлось заниматься «перетягиванием каната», возвращая себе главнейшие рычаги власти.

Со второй половины 1550-х до середины 1560-х годов идет долгий, трудный и в конечном счете безуспешный процесс налаживания компромисса между государем и высшей княжеской аристократией. Царь желает вернуть себе власть в полном объеме, как было при его отце, Василии III. Княжата многое предпочли бы оставить себе, хотя и готовы кое-чем поступиться.

В первой половине 1560-х на головы служилой аристократии обрушиваются опалы и казни. Но она все еще не торопится выпускать власть из своих рук. Высшие княжеские семейства не понимают, что оказались в изоляции: у них, помимо самого монарха, достаточно неприятелей среди не столь привилегированных слоев правящего класса — старинного московского боярства и второстепенных княжеских родов. Не говоря уже о неродовитом дворянстве, для которого вся эта «пробка» над головами, мягко говоря, не в радость…

И вот в 1565-м грянула опричнина.

Ее спровоцировали два неприятных события. Во-первых, тяжелое поражение русских войск во главе с «княжатами» в 1564 году. Во-вторых, бегство видного военачальника, князя Андрея Курбского, в Литву, к неприятелю.

Царь удалился в Александровскую слободу и отправил оттуда к столичным жителям два письма, сообщая о своем отказе от престола. Его уговорили вернуться на трон. Но по итогам переговоров между Иваном Васильевичем с одной стороны и служилой знатью и церковным священноначалием — с другой возникло странное учреждение — опричнина.

Что оно собой представляло? Что являлось главной его функцией?

Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу не слишком продуманную и в итоге неудавшуюся. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления — и в первую очередь управления вооруженными силами России, сделать их полностью и безоговорочно подконтрольными государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Формально государь «владел» всей страной. На деле же он мог править лишь посредством весьма узкого слоя аристократов, а среди них ненормально много властных полномочий и привилегий получили знатнейшие «княжата» — всего десяток-другой родов.

Летопись подробно пересказывает государев указ о введении опричнины, и среди прочего там сказано:

«А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян, и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов, и поместья им подавал в тех городах с одново, которые городы поймал в опришнину. А вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то место в ыных городех, понеже опришнину повеле учинити себе особно» [28].

Иван IV фактически создал себе «удел», как создавали в XIV–XV столетиях удельные области для членов Московского правящего дома. На территории этого «удела» царь завел свою армию и свою администрацию, куда не попал никто из первенствующих княжеских семейств. Что же касается персон, набранных для нового двора Ивана IV, — тех, кому предстояло занять высокие должности в опричной армии и системе управления, — то их богато обеспечили землей. Для этого пришлось согнать с многочисленных поместий и вотчин прежних землевладельцев.

Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным направлением опричнины. Но недовольство сотен или даже тысяч людей, пострадавших от опричной земельной политики, создало почву для острейшего конфликта. Очевидно, старинных родовых земель тогда лишали с большой жесткостью… Что ж, неприязненные чувства к царю, решившему досыта напитать свое детище, понять можно. Не последние персоны в стране оказались лишены родовых владений, к которым приросли умом и сердцем, а потом отправились в места безлюдные, скудные, опасные, хотя и не совершили никаких преступлений. Первый же год существования опричнины взрастил массовое негодование против нее. Накалявшееся под спудом недовольство обиженных и беспощадное упорство царя рано или поздно должны были привести к большой трагедии… Со временем борьба против «измен» и «изменников» начала разрастаться, приобретая гипертрофированные масштабы. Но произошло это через три года после учреждения опричной системы, никак не раньше.