Плач к Небесам - Энн Райс Страница 129

После любовных соитий они одевались. Иногда ужинали. Вподвалах кардинальского дворца хранилось множество самых разных вин, и всепревосходного качества. Кальвино предлагал их Тонио. Потом, позвав старого Нинос факелом, они совершали прогулку по залам.

При мерцающем свете они останавливались у разных статуй,которые, по его собственному признанию, долгие годы совсем не нравилиськардиналу. «Я так любил эту маленькую нимфу, — говорил он об одной римскойстатуе. — Ее нашли в саду моей виллы, когда рыли землю под фонтаны. А вотэтот гобелен мне много лет назад прислали из Испании».

Факел Нино глухо гудел и издавал запах, проникавший повсюду.Глядя в серые глаза кардинала, на его тонкую руку на фоне бронзовой античнойстатуи, Тонио испытывал удивительное чувство покоя.

Он следовал за его преосвященством в открытый сад, гдеслышался плеск фонтанов и пахло зеленой свежескошенной травой.

Потом, словно в святилище, они шли в библиотеку, где кожаныепереплеты книг уходили так высоко к потолку, что неровный свет факела туда ужене добирался.

— Почитай мне, Марк Антонио, — говорил кардинал,выбирая одного из своих любимых поэтов, Данте или Тассо.

И сидел, положа руки на полированную поверхность стола имолча шевеля губами, а Тонио медленно, низким голосом читал ему.

На Тонио нисходило умиротворение. Много лет назад, совсем вдругой жизни, бывали у него такие часы, когда, убаюканный самим звучаниемязыка, он терялся в этой вселенной изящно переданных образов и идей. Внезапноего охватывала непередаваемая словами нежность к кардиналу; это было царство, вкотором с Гвидо ему не приходилось бывать.

При этом Тонио хотелось немного приоткрыть и себя. Он былдостаточно умен, чтобы понимать, что его преосвященство видел в нем всего лишьуличного мальчишку, воспитанного музыкантами, и мог желать, чтобы это так ибыло. В глазах Кальвино иногда читалось страдание, а чаще даже печаль. Кардиналмучился из-за своей «нечестивой» страсти к Тонио. Он был человеком, восставшимпротив себя самого.

И Тонио чувствовал, что в каком-то смысле все этиудовольствия — поэзия, живопись, музыка, равно как и лихорадочныесовокупления, — были связаны с тем, что понимал кардинал под врагамидуховного: с мирским и плотским.

Однажды кардинал попросил:

— Расскажи мне об опере, Марк Антонио. Скажи мне, что вэтом хорошего? Почему люди ходят туда?

Каким простодушным казался он в этот момент! Тонио не смогсдержать улыбки. Ему не нужно было рассказывать о том, какую долгую битву велаЦерковь с театром и актерами, с любой музыкой, кроме духовной, и о том, чтоименно страх Церкви перед выступлением на сцене женщин породил на светкастратов. Все это его преосвященство и так знал.

— В чем ценность всего этого? — прищурившись,шепотом спросил кардинал.

«Понятно, — подумал Тонио. — Он считает, чтозахватил в плен некого эмиссара дьявола, который, сам того не ведая,проговорится и скажет ему правду». Ему пришлось сдержаться, чтобы не нагрубить.

— Мой господин, — медленно произнес он, — уменя нет ответа на ваш вопрос. Я знаю только радость, которую всегда приносиломне пение. Я знаю только, что музыка так красива и так мощна, что временамикажется похожей на само море или на небесный простор. Нет сомнения, что еесоздал Бог. Это Бог выпустил ее в мир.

Кардинал был весьма удивлен его ответом. Он откинулся наспинку стула.

— Ты говоришь о Боге, как будто любишь его, МаркАнтонио, — устало сказал он.

Кажется, Кальвино начинали терзать сомнения.

«Люблю ли я Бога? — подумал Тонио. — Да, вероятно,люблю. Всю свою жизнь, стоило мне лишь задуматься о нем, я испытывал любовь: вцеркви, во время мессы, стоя на коленях у кровати... Но три года назад вФловиго? Не думаю, что в ту ночь я любил Бога. Наверное, тогда я даже в него неверил».

Но отвечать кардиналу Тонио не стал. Он видел, как страдаетКальвино. И понимал, что ночь подошла к концу.

И он понимал также, что кардинал не сможет долго выдерживатьэту борьбу. Грех был для этого человека его собственным наказанием. И Тониостановилось грустно, когда он понимал, что их встречам суждено скоро кончиться.

«Рано или поздно настанет момент, когда он отвергнет меня.Так пусть же сделает это милосердно, ибо если он поступит жестоко...» ЭтогоТонио не в силах был себе представить.

Они расстались посреди темного спящего дома.

И вдруг, под влиянием незнакомых доселе эмоций, Тонионеожиданно для себя сжал стройную, гибкую фигуру кардинала в объятиях иприжался к его губам последним долгим поцелуем.

Потом, вспоминая это, он почувствовал сильное волнение. Егопронзила дрожь, когда он коснулся пальцем собственных губ. Ну как он могиспытывать любовь к тому, кто считал его чем-то непристойным, к тому, кто виделв нем кастрата, словно некий муляж, на который можно излить свою страсть, еслине можешь обратить ее на женщину?

В конце концов, ему было все равно.

В глубине сердца Тонио знал, что ему все равно.

Каждый день с благоговейным молчаливым ужасом наблюдал он,как, святотатствуя в душе, кардинал у алтаря Господня сотворяет для верующихчудо пресуществления. Он смотрел, как кардинал отправляется в Квиринал [39], как идет утешать сирых и убогих.

Его поражало, что этот человек, какой бы сильной ни былаобуревавшая его страсть, ни разу не проявил нерешительности. Он показывал всемлюбовь к Христу, любовь к своим братьям, как будто, победив гордость, знал, чтовсе божественное вечно и бесконечно более велико, чем его собственная слабость,его порок.

И вскоре не было уже ни одного мгновения, когда при видекардинала — хоть облаченного в малиновую мантию на церковных обрядах, хотьсидящего в одиночестве в глубине собственных покоев — Тонио не произносил просебя: «Да, пока мы вместе, я люблю его, по-настоящему люблю, и пока он желаетменя, я буду давать ему такое удовольствие, какое он захочет».

* * *

Если бы только этого было достаточно.

* * *

Тем временем, возбужденный наблюдением издали за человеком,который обрел такую власть над ним, Тонио начал отдаваться обычным мужчинам,незнакомцам, которые натыкались на него среди бела дня в коридорахкардинальского дворца, даже бандитам, бросавшим на него недвусмысленные взглядыпрямо на улицах.