Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 - Ганс Баур Страница 14

После возвращения в Мюнхен я сообщил свои выводы относительно посадки в Тренто директору местного аэропорта, а также руководству в Берлине. Я настаивал на том, что, если они не откажутся от планов посадки в Тренто, единственный выход из ситуации – взлетать из Мюнхена очень рано, так чтобы успеть посадить самолет в Тренто прежде, чем начинает дуть ора.

Было решено установить трехмесячный испытательный срок, в течение которого перевозить только почту и грузы. В апреле маршрут Мюнхен – Тренто – Милан открылся. Мою кандидатуру выбрали для первого полета. Как и во всех подобных случаях, состоялось торжественное открытие в присутствии важных персон, которые произносили длинные речи. Я поднялся в воздух рано утром. В Тренто я снизился до высоты 500 метров и по показаниям сачков понял, что ора уже вступил в свои права. Я велел своему радисту сообщить на станцию в Тренто, что в таких условиях посадку производить невозможно и что мы летим дальше. В миланском аэропорту Тальедо состоялась официальная торжественная встреча. Примерно через полчаса после церемонии комендант аэропорта, полковник итальянской армии, вызвал меня, чтобы сообщить следующее: «Мы только что получили сообщение из Рима, что вы пролетели над аэропортом в Тренто на высоте 3 тысячи метров, даже не сделав попытки совершить посадку». Я попросил полковника проследовать со мной к самолету, чтобы он сам мог убедиться по показаниям измерителя высоты, или барографа, как мы его называли, что эти утверждения не соответствуют действительности. Я вынул ящичек из хвоста самолета, к которому, по вполне понятным причинам, мы не могли притрагиваться во время полета, и показал все еще сырые чернила на барографе, который зафиксировал показатели высоты полета в тот или иной промежуток времени. Таким образом, я смог доказать, что над Тренто я снизился с высоты 3 тысяч до 500 метров. Полковник попросил отдать ему ленту с показаниями барографа, но я отказался, подозревая, что он хочет оправдать себя в присутствии свидетелей с помощью этой находки, доказывавшей, что обвинение было построено на неточном сообщении.

Обратный вылет назначили на девять часов утра следующего дня. Мотор уже был включен. Я сидел в кабине самолета в меховой одежде, готовый к вылету, – вполне понятно, что мы должны были одеваться как следует, когда летали на открытых машинах, поскольку на высоте 4 тысячи метров стояла температура около 0 °C. Часы показывали 9.15, затем 9.30. От долгого ожидания я сопрел в своем летном комбинезоне. Пришлось его снять. Один из руководителей «Люфтханзы», который представлял здесь компанию, обратился к высоким чинам, чтобы мне, наконец, дали разрешение на вылет. Ему было заявлено, что Рим не дает такого разрешения, но следует ожидать связи с Римом. Стрелки показывали 10 часов, затем 10.30 – ситуация постепенно становилась нелепой. Я приказал своему радисту растянуть антенну, представлявшую собой двухметровый провод, который обычно растягивался только во время полета, и установить радиосвязь с Мюнхеном. Таким образом мы сообщили туда, что разрешение на вылет пока задерживается. Оттуда нам ответили, что вылет итальянского самолета, который прилетел в Мюнхен накануне днем, также будет задержан. Таким образом, целый день прошел в ожидании. И только на следующее утро примерно в 8.30 мы получили разрешение на взлет в 9.00. Мы полетели в Тренто, сделали там промежуточную посадку, а затем возвратились в Мюнхен.

На следующий день вылет в Милан перенесли на более раннее время, поэтому я избежал в Тренто встречи с ора и смог совершить там промежуточную посадку. Когда мы прибыли в Милан, то получили от коменданта заявление примерно в таком духе: «Крайне неприлично спускать воздух с шин колес самолета для того, чтобы не позволить ему подняться в воздух, особенно если такие меры предпринимаются немцами в отношении одного из победителей в мировой войне. Не вызывает сомнения, что шины спущены незаконно. Запрещение на вылет следует строго соблюдать, особенно если оно касается пилотов коммерческих авиалиний, находящихся на территории иностранного государства. Если вы ослушаетесь, то в следующий раз вам запрещено будет пересекать границу, и по этой причине вы лишитесь возможности работать на данной авиалинии».

В то время была только одна метеорологическая станция, располагавшаяся на вершине Цугшпитце, соответственно мы не располагали точными прогнозами погоды, поэтому компания нанимала метеорологов, чтобы они сопровождали нас в полетах во время ненастной погоды. Делалось это для того, чтобы собрать необходимые данные для дальнейших полетов в Милан, а также для составления в будущем более точных прогнозов и сбора научных данных. В то время все еще не было необходимого оборудования для полетов вслепую.

Трехмесячный период испытательных полетов с почтой и грузами успешно завершился. Полет по маршруту Мюнхен – Милан общей протяженностью 455 километров занимал в среднем два с половиной часа. Весь маршрут был до мелочей расписан итальянскими властями, и мы могли пересекать границу только над горным массивом Бреннер. По указанию итальянского правительства там был размещен наблюдатель, в обязанности которого входило фиксировать пролет немецких самолетов. Мы не могли отклониться от этой линии на запад или на восток более чем на два километра. Там была расположена специальная радиостанция, с которой мы были обязаны связываться за пять минут до пересечения границы. Во время полетов по направлению к Италии мы выходили на связь со станцией в районе Инсбрука, а во время обратного полета в сторону Мюнхена – со станцией в районе Штерцинга.

Радиостанции были обязаны предупреждать о нашем приближении авиационного наблюдателя, который выходил из своего домика, чтобы взглянуть на нас. Затем он направлял сообщение в Рим о нашем пролете. Таким образом, получалась очень сложная система контроля.

Не вызывает сомнения, что итальянцы испытывали опасения относительно того, что мы могли вести военную разведку. Из-за подобных подозрений произошло немало инцидентов, которые в дальнейшем имели последствия, но в данном случае эти опасения были совершенно безосновательными. Никто из итальянских представителей ни разу не смог обвинить нас в стремлении нарушить закон или взаимные договоренности. В любом случае мы выполняли возложенные на нас поручения и никогда не помышляли о том, чтобы использовать авиацию для каких-то незаконных целей или же позволить кому-то использовать ее для этого. В наших собственных интересах было соблюдать международные правила и ограничения, но мы, тем не менее, оставались для итальянцев раздражающим фактором.

Однажды комендант аэропорта в Милане сообщил мне, что он получил из Рима рапорты о том, что в семи случаях я нарушил предписанный маршрут над Бреннерским перевалом. Я отверг все обвинения и заверил его в том, что я всегда неукоснительно придерживаюсь всех требований. Комендант ответил, что он может только сослаться на предупреждение из Рима и будет весьма расстроен, если мне запретят летать в Италию. В связи с этим я обратился к синьору Солюсину, директору итальянской авиакомпании. Директор, который был капитаном запаса итальянских военно-воздушных сил, принял мое приглашение полететь вместе до Мюнхена, чтобы лично проконтролировать мой полет над Бреннерским перевалом. По моей просьбе Солюсин не сообщал о своих намерениях итальянским властям. Во время этих полетов, в Мюнхен и обратно, я следовал предписанному маршруту точно так же, как делал это во всех предыдущих случаях. Солюсин был вполне удовлетворен. На самом деле он даже не ожидал, что я настолько точно выполняю все предписания. Через два дня полковник в миланском аэропорту снова остановил меня: «Герр Баур, мы получили уже восьмой рапорт. Я боюсь, что ваши дела плохи». Я направил полковника к директору Солюсину, который заверил его в том, что мы пролетели по маршруту над Бреннерским перевалом настолько точно, что могли при желании плюнуть на наблюдательную станцию. Я также выразил свое убеждение, что вся проблема заключается в недостоверных рапортах и в намеренном искажении информации.