Семейные драмы российских монархов - Александр Музафаров Страница 16

В ней царь сообщает наследнику о его (царевича) несовершенстве и непригодности к правлению. Вина за эту способность возлагается на самого Алексея. Пётр отмечает, что и разумом и здоровьем Бог наследника не обидел, а потому вся вина за злой и упрямый нрав лежит на царевиче. При этом о своей роли и ответственности как воспитателя самодержец предпочитает и вовсе умолчать. С его точки зрения, отец за сына не отвечает. Впрочем, доступный царю воспитательный инструментарий — ругань, побои и молчание — вряд ли помог добиться успеха. Под конец царь сообщает, что принял беспрецедентное решение лишить сына наследства и выражает готовность лишь «пождать малость» его «нелицемерного обращения».

Обратим внимание на одну особенность письма — оно предельно неконкретно. Свои обвинения царевичу Пётр не считает необходимым подтверждать какими-либо аргументами или фактами. Историки прогрессивного толка и до революции, и в советское время принимали эти обвинения на веру, считая, что царь прав в суровой и беспощадной критике наследника. Но так ли это?

Безусловно, царевич не был таким ярым поклонником военного дела, как его отец. Его не привлекали шагистика, муштра — неотъемлемые части тогдашней военной науки, — оставляла равнодушной пушечная пальба, но значит ли сие, что он ничего не понимал в военном деле? Мы уже знаем, что в качестве рядового солдата Алексей в юношеские годы принимает участие в штурме Ниеншанца, в 1704 году он участвует в осаде и взятии Нарвы, в 1707-м заготовляет провиант и набирает рекрутов для армии, в 1708-м руководит (пусть номинально) фортификационными работами по укреплению Москвы, в 1711 году участвует в походе русских войск в Померанию, в 1712-м участвует в походе в Финляндию. Неужели во время всех этих походов царевич ничему не научился? В это сложно поверить, тем более что нам неизвестно ни о каких-либо крупных провалах русских войск, ни о каком-то особенном неудовольствии царя действиями наследника.

Видимо, в этой неконкретности и кроется ответ на вопрос: почему Пётр предпочёл сочинить письмо, а не поговорить с сыном? Потому что в ходе разговора царю пришлось бы не только говорить, но и отвечать на вопросы. А ответить ему было, в сущности, нечего. Такое уклонение от ответственности было для царя не в новинку. Ещё в ходе событий 1689 года, когда Нарышкины совершали переворот в пользу Петра, его сестра, царевна Софья, попыталась было лично изъясниться с братом и, скорее всего, выхлопотать помилование для своих ближайших соратников. Однако их встреча не состоялась — её не допустили сторонники молодого царя. Мы помним, как Пётр до последнего оттягивал личное объяснение с первой супругой, и вот сейчас он избегал откровенного разговора с сыном. {6}

Хотя послание на первый взгляд и предлагает царевичу выбор — нелицемерно обратиться или отречься от престола, именно отсутствие конкретики и заставляет нас вслед за Н.И. Костомаровым увидеть в нём прямой приказ об отречении. Повторяется история с разводом — царь предлагает наследнику «уйти по собственному желанию», чтобы со стороны всё выглядело гладко и корректно — «непотребный сын», осознавая своё несовершенство, отказывается от престола, и государю ничего не остаётся, как провозгласить наследника, рождённого от новой супруги.

Впрочем, на сей раз у Петра была ещё одна причина действовать окольным путём. Дело в том, что, ставя вопрос о выборе наследника, он тем самым выходил за пределы своих практически безграничных царских полномочий. Ведь одним из базовых принципов, обеспечивающих стабильность монархической системы, является отстранение людской воли, пусть даже воли самого самодержца, в вопросе выбора наследника. Безусловно, монарх мог сказать своё решающее слово в условиях династического кризиса, наличия неочевидного наследства, но полномочий лишить наследника престола у него не было. Далеко не всегда личные качества наследника устраивали правителя, но для решения этой проблемы был наработан целый арсенал средств — подбор толковых советников-опекунов, подготовка самого наследника и т.д. Но для Петра эти приёмы не годились, ибо он думал не о благе государства, а благе своей второй семьи.

Что оставалось делать Алексею? Через четыре дня он отправил отцу следующее послание:

«Милостивый государь-батюшка!

Сего октября в 27 день 1715 году, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел; на что иного донести не имею, только буде изволишь за моё непотребство меня наследия лишить короны Российской, буди по воле вашей. О чём и я вас, государя, всенижайшее прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишён (без чего ничего невозможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже вам многолетнее здравие!) Российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здравие) не претендую и впредь претендовать не буду, в чём Бога свидетелем полагаю на душу мою, и ради истинного свидетельства сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу, себе же прошу до смерти пропитания. Сие всё предав в ваше разсуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».

Ответ царевича показывает, что послание отца он воспринял именно как приказ отказаться от наследства, который и исполнил. Поступить по-другому он не мог — оспорить решение царя о лишении сына наследства мог бы только патриарх, но его в Русской Церкви в тот момент не было, и Пётр уже задумал и вовсе ликвидировать этот пост.

Было и ещё одно обстоятельство — перед тем как написать ответ, царевич посоветовался со своими ближайшими соратниками — князем Долгоруковым и Кикиным. Оба советовали покориться воле отца, и оба же намекнули, что в глазах русского общества Алексей всегда будет оставаться законным наследником и его шансы взойти на престол по-прежнему будут высокими.

Ответа на своё послание царевичу пришлось ждать несколько месяцев. Дело в том, что царь опасно заболел, и приближённые даже опасались трагического конца. Поведение самого наследника во время царской болезни было безупречным. Но многие из придворных и высших чинов государства настолько открыто выражали свои симпатии Алексею, что Меншиков и Екатерина перепугались не на шутку. В результате едва оправившийся от болезни царь написал сыну новое послание:

«Последнее напоминание ещё.

Оное ответствую: письмо твоё на первое письмо моё я вычел, в котором только о наследстве воспоминаешь и кладёшь на волю мою то, что всегда и без того у меня. А для чего того не изъявил ответу, как в моём письме? Ибо там о вольной негодности и неохоте к делу написано много более, нежели о слабости телесной, которую ты только одну воспоминаешь. Также что я за то столько недоволен тобою, то всё тут пренебрежено и не упомянуто, хотя и жестоко написано. Того ради рассуждаю, что не зело смотришь на отцово прещение. Что подвигло меня сие остатнее писать: ибо когда ныне не боишься, то как по мне станешь завет хранить? Что же приносишь клятву, тому верить невозможно для вышеписанного жестокосердия. К тому ж и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не во авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому ж, чем воздаёшь рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалех и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю».