Загадочная Коко Шанель - Марсель Эдрих Страница 16

По наивности я записал эту дату (в мае 65-го), не отдавая себе отчета, что в 1913 году ей было тридцать лет. Я не тратил времени на то, чтобы проверять ее воспоминания. Тогда они интересовали меня в их, так сказать, необработанном виде, сами по себе, а не истина — Шанель, которую они обволакивали очевидной ложью. Теперь, чтобы понять Мадемуазель Шанель, надо оценить масштабы ее выдумок. «Маленькая девочка» в 1913 году…

Другая вещь. Шесть или семь лет спустя, после первых вечеров, проведенных с магнитофоном, во время которых она говорила о своем детстве, она рассказала о путешествии с тетками (воображаемыми) в Париж, когда ей было 14 лет. Это меня поразило, так как не соответствовало представлению, которое сложилось о них (тогда я еще верил в их реальность).

— Я была влюблена в Франси де Круассе [56], — сказала мне Коко. — Я вырезала его фотографию из «Фемины» (роскошный журнал).

Я не мог запомнить всего, что говорила Мадемуазель Шанель, когда мы ужинали вместе. Однако все ее важные признания удерживал в памяти и, возвратившись к себе, как бы ни было поздно, записывал. Таким образом я собрал до 250 страниц воспоминаний, таких же точных, как те, что были записаны с помощью магнитофона. Говорю это, чтобы подчеркнуть важность того, что только сегодня извлекаю из своих записей (тогда все мне казалось ясным и правдоподобным).

Итак, в тот октябрьский вечер 66-го года она рассказала, как тетки в Париже повели ее в театр на «Даму с камелиями» с Сарой Бернар [57]. Она говорила: «Я рыдала навзрыд. Люди, сидевшие за нами, возмущались: надо вывести эту девочку! После спектакля у меня были распухшие от слез глаза. Моя тетя сказала: мы не пойдем на «Орленка», а то ты будешь плакать еще больше».

Она уверяла, однако, что видела Сару Бернар в «Орленке», а также великого Андре Брюлле [58] в пьесе Франси де Круассе. Все это записано мной. Но здесь много несообразностей: если она совершила свое первое путешествие в Париж в 14 лет, это должно было быть в 1897 году. Франси де Круассе только дебютировал. Могла ли уже появиться его фотография в «Фемине»? О нем начали говорить после «Павлина», поставленного в «Комеди Франсэз» с Сесиль Сорель [59] в главной роли в 1899 году. Что же касается пьесы Круассе, в которой, как уверяла Коко, она видела Андре Брюлле, то, наверное, это была инсценировка «Аресена Люпена» Мориса Леблана [60], которая стала триумфом Люсьена Брюлле. Тоже золотая жила. Сборы достигали 1000 золотых франков за представление в то время, когда еще не было налогов на доходы и, чтобы хорошо прожить, достаточно было одного луи (двадцать франков) в день. Но все это происходило в 1908 году, когда Коко уже не нуждалась в тетках, чтобы ходить в театр.

Но какое значение имеет эта путаница в датах? Прошло время, и когда я начал писать эту книгу, важным в моих записях мне показалось — моя тетя, вместо обычного мои тети. Я стенографировал признания Коко. Если бы тогда, перепечатывая их на машинке, я заметил, как единственное число заменило множественное, то подумал бы: одна из двух теток повела Коко в театр. Но зная, что эти две тетки вовсе не существовали, я понял, что это Адриенн, молоденькая сестра отца Коко, привезла ее в Париж.

Адриенн Шанель была красавицей. Она тоже воспитывалась в монастыре в Мулене. Мать рассчитывала выдать ее замуж за нотариуса из Бриве. Какая удача для нее! Она бы вышла из серости, стала дамой. Подвенечное белое платье было уже готово.

Произошло ли это летом? Во время каникул? Не все пансионерки муленского монастыря уезжали на каникулы. Те, которых не забирали родные, оставались. Коко должна была провести это лето в монастыре. Ее кузина Жюли Костье, которая была чуть младше Коко, тоже была пансионеркой, но ее родители немного платили за нее. Папа Костье, железнодорожник и поэт, был обаятельным и легкомысленным человеком. У мамы, Жюли Костье [61], урожденной Шанель, было доброе сердце. Когда она приехала за дочерью, та стала умолять ее:

— Мама, возьмем с собой Коко.

— И еще кого? — спросила мать, пожав плечами.

— И ее сестру, Антуанетт.

— На все каникулы! — протестовала мама Костье. — Папа рассердится.

— Нисколько, — доказывала дочка.

Короче, Жюли Костье получила у настоятельницы монастыря разрешение увезти своих племянниц Шанель. Почему бы и не разрешить? Ведь за них никто не платил.

— Я уверена, что больше не увижу Габриэлль, — пробормотала мать-настоятельница.

В пансионате при монастыре Коко называли Габриэлль. Для своих она была Фифин, а вовсе не Коко, как она уверяла. Даже эта деталь была выдумана, скорее, перенесена. Так звал ее Бальсан, которого друзья немедленно для смеха окрестили Рико, вместе получалось Коко-Рико [62].

Железнодорожник Костье имел маленький домик в Вареннсюр-Аллье, неподалеку от Виши. Адриенн приехала повидать Коко. История немного туманная, но прекрасная.

— Я не хочу выходить замуж за нотариуса! — рыдала она.

— Уедем! — решила Коко.

— Куда?

Куда могли уехать две провинциальные красавицы? В Париж, где, разумеется, их ждал успех.

В Варенн-сюр-Аллье был праздничный день с каруселью и оркестром. Адриенн и Коко грустно прогуливались, держа за руки маленьких Антуанетт и Жюли. Они не имели ни су, чтобы покататься на деревянной лошадке или купить какое-нибудь лакомство.

И вдруг — чудо! Ярмарочный торговец окликает их:

— Эй, девчонки…

Он продавал конфетти. С женой приключился несчастный случай, ему пришлось покинуть прилавок.

— Замените меня, — предложил он девушкам.

С Адриенн и Коко за прилавком запас конфетти был быстро исчерпан. Его возобновили, не спрашивайте меня как. К концу дня, подсчитав свои барыши, Адриенн и Коко обнаружили, что они достаточно богаты, чтобы отправиться на поезде в Париж.