История папства - Джон Джулиус Норвич Страница 17

Среди всеобщего dégringolade [42] фигура Григория источает свет подобно маяку. Он стоял за правду, за порядок, за христианскую веру, которая одна только и давала надежду на лучший и более счастливый мир. В глубине души он, несмотря ни на что, оставался скромным монахом, продолжавшим по мере сил традиции своего героя, святого Бенедикта. По-видимому, именно из-за своей скромности Григорий был искренне любим, и поэтому сразу же после кончины папы народ потребовал, чтобы его причислили к лику святых. Титул «Великого» пришел позднее; и то и другое он в полной мере заслужил.

В начале VII в. новый народ и новая вера появились на мировой арене. Вплоть до третьего десятилетия этого века земля Аравии была terra incognita [43] для христианского мира. Но в сентябре 622 года пророк Мухаммед бежал из враждебного города Мекки в дружественную Медину: это была хиджра — событие, которое означало начало всей мусульманской эры. Всего через одиннадцать лет его сторонники вырвались из Аравии. В следующем году арабские войска разбили армию византийского императора Ираклия на берегах реки Ярмук [44]; кроме того, через два года они захватили Дамаск, а через четыре — Иерусалим. Еще через восемь лет они контролировали всю Сирию, Палестину и Египет. В течение двадцати лет вся персидская держава до самого Окса склонилась перед оружием арабов, а через тридцать — Афганистан и большая часть Пенджаба. Затем мусульмане обратили свои взоры на Запад. Продвижение по Северной Африке протекало несколько медленнее, однако к концу VII столетия они достигли Атлантического океана, а в 732 году — меньше чем через сто лет после того, как арабы вышли за пределы своих пустынных земель, — они, согласно источникам, проложили путь через Пиренеи и дошли до самого Тура. Здесь всего в 150 милях от Парижа их наконец остановил франкский предводитель Карл Мар-телл [45].

Для христианства результаты арабских завоеваний были катастрофическими. От трех из пяти исторически сложившихся патриархатов — Александрии, Антиохии и Иерусалима — остались разве что их названия; все великие церкви Северной Африки прекратили свое существование, уцелела только коптская в Египте, которой удалось сохранить немногие опорные пункты. Земли, на которых зародилось христианство, были теперь полностью утрачены и впоследствии не возвращены Византии. Восточная Римская империя сильно ослабела. Политический фокус с неизбежностью сместился теперь на север и восток. Возможно, как утверждал крупнейший бельгийский историк Анри Пиренн, Мухаммед был тем, благодаря кому стало возможно появление Карла Великого.

* * *

В Италии в течение всей второй половины VII столетия и первой половины VIII мы наблюдаем две различные тенденции: с одной стороны, неуклонное ослабление политических и религиозных связей с Византийской империей, с другой — столь же неуклонное повышение роли лангобардов. В 653 году папу Мартина I (649-655), хотя он был стар и болен, арестовали по надуманному обвинению и отвезли в Константинополь, где с него публично сорвали одежды, протащили в цепях по городу, избили и сослали в Крым, где он вскоре и скончался. Напряжение достигло высшей точки в 726 году, когда император Лев III издал свой роковой эдикт, узаконивавший иконоборчество, — учение, названное так потому, что его сторонники выступали за полное уничтожение всех священных изображений. На Западе оно вызывало отвращение и стало причиной смут во всей византийской Италии. В отместку Лев III конфисковал ежегодные доходы от церквей Сицилии и Калабрии и приказал перевезти их епископов и множество их коллег на Балканском полуострове по морю из Рима в Константинополь. Это положило начало долгому, медленному процессу разобщения, который закончится спустя 300 лет схизмой.

Тем временем лангобарды неуклонно усиливали натиск. При своем самом выдающемся короле, Лиутпранде, они дважды — и успешно — приступали к осаде Рима. В первый раз, в 729 году, при папе Григории II (715-731). Тогда по крайней мере первый из родившихся в Риме пап после длинной череды греков на святейшем престоле предстал перед Лиутпрандом, который снял осаду и прочувствовал свою вину до такой степени, что оставил свое оружие и доспехи в соборе Святого Петра в качестве посвятительных приношений. Но второй раз, десять лет спустя, он и его люди оказались в совершенно ином расположении духа. На этот раз, вместо того чтобы обогатить храм, они разграбили его. Преемник Григория II, Григорий III (731-741), был бессилен остановить их, в отчаянии ища новых союзников. И он нашел такового — или решил, что нашел, — за Альпами, в Галлии, в лице Карла Мартелла.

Сам Карл не занимал монаршего престола. Официально он являлся майордомом при дворе меровингского короля. Но Меровинги были ничтожествами [46], и в действительности власть находилась в руках майордома. Карл уже снискал себе во всей Европе славу первого человека, который остановил продвижение армии мусульман. Если он смог сдержать сарацин, то не сможет ли он сделать то же самое с лангобардами?

Возможно, ему бы это и удалось; но Карл не собирался торопиться. У него хватало забот в Галлии, где он и оставался до самой своей смерти. Однако его сын Пипин, получивший прозвище Короткого, сумел убедить папу Захария (741-752), что корона должна принадлежать тому, кто обладает властью. Таким образом, из рук английского архиепископа Бонифация [47] Пипин принял корону во время церемонии в Суассоне, а беспомощный король Хилдерик был низложен и закончил свои дни в монастыре. С этого времени Пипин оказался в большом долгу перед папой: имелись неплохие шансы, что в будущем всякий призыв о помощи может быть воспринят здесь благосклонно. Однако с коронацией слишком затянули: как раз в том самом году лангобардский король Айстульф овладел наконец Равенной, и последний оплот Византийской империи в Северной Италии был утрачен ею навсегда.

Захарий, последний в череде пап-греков [48], скончался в следующем году. Одиннадцать лет его понтификата не были легкими. Он предпринимал огромные усилия, чтобы избежать полного разрыва отношений папства с империей. Этой цели мог служить (а может, и нет) перевод на греческий «Диалогов» папы Григория Великого. Однако падение Равенны означало новое усиление напряженности, и Айстульф теперь занялся уничтожением того, что еще оставалось от власти Византии в Северной и Центральной Италии. Для папства ситуация стала теперь просто отчаянной, и едва ли оказалось неожиданностью то, что в качестве преемника избрали римского аристократа Стефана II (752-757), а не какого-либо грека [49].